Я вспомнил свое благополучное британское детство и пережитые Рувимом ужасы войны и был вынужден признать правоту Наки.
Добравшись до Лондона, я прямиком отправился к своей подруге. Открыл дверь собственным ключом и вошел в квартиру. Визит оказался недолгим.
— Идиот!
Через комнату пролетела туфля. Ярко-красное изделие мастерской Сальваторе Феррагамо с острым как стилет каблуком. А швырнула ее Мария, моя латиноамериканская возлюбленная. Такое вот прощание.
Я миролюбиво поднял руки.
— Я тебе что — собачка? — осведомилась она. — Давно пора понять, что я — львица.
— Ты моя козочка, — начал я в надежде ее развеселить.
— Сам ты козел! Тебе кто важнее — я или твой Рувим? Я — или этот дурацкий Ковчег?
— Детка! — позвал я.
Мария опять подняла несказанно прекрасную руку. В меня полетела вторая туфля. Но я продолжал идти вперед. Сразу после моего приезда из Египта у нас было несколько незабываемых ночей, а вот дни проходили в распрях по поводу моего постоянного отсутствия и поисков Ковчега. Мария отстаивала свою позицию. Ей хотелось, чтоб я оставил все мечты и спустился на землю. К ней. А когда я решил вернуться в Египет, она решила, что с нее хватит. Теперь она заявила, чтоб я убирался, и твердо стояла на своем.
Я отправился через весь Лондон к себе домой, в Сент-Джонс-Вуд. Марию я воспринимаю так же, как Ковчег. Я не спрашивал себя, почему люблю ее. Просто люблю — и все. Это выше моего понимания. И почему мне так хочется найти Ковчег, я тоже не знал. Это тоже выше моего понимания.
В унынии я налил себе чего покрепче и включил автоответчик. Выслушал несколько сообщений на испанском — каждое в еще более повышенном тоне — от Марии, одно на английском с бруклинским акцентом — от моей иерусалимской приятельницы Шулы, и еще одно — можно сказать, русско-английское — от моего старинного друга по Институту изучения Востока и Африки. Он приглашал меня сегодня на ужин.
Сначала я позвонил Шуле. Она сообщила мне иерусалимские новости, а я поведал о своих.
— Выбирать между Марией и Ковчегом? — возмутилась она. — Какой еще выбор, плюнь на обоих.
Собрав на завтра вещи, я по линии «Бейкерлоу» добрался до Пиккадилли, перешел на другую линию и доехал до Рассел-сквер.
Уныло шагал я к дому своего друга Александра Пятигорского — писателя, философа и специалиста по буддизму. Он усадил меня в старое потертое кресло и стал накрывать стол: копченая семга, осетрина, соленые огурцы, черный хлеб, латвийский сыр, бутылка «Столичной» — он утверждал, что охлаждать ее не следует. С Сашей мы дружим много лет; первым моим желанием было рассказать ему о Марии.
