Он пригубил вино и искоса глянул на меня:
— Ты, надеюсь, Библию-то не станешь заново переводить?
— Нет. Я просто рассуждал вслух. Серьезно. И какой из этих корней подходит больше?
— Ты только свяжи, мой юный друг, «свяжи воедино», как говорит Форстер, — хихикнул Наки. — Выбор за тобой. Твоя платить — твоя выбирать.
Что-то во мне шевельнулось. Перед моим мысленным взором предстали нищие чернокожие рабочие из Города Мертвых, летучие мыши, танцующая вдова, колдовские звуки барабана, моя ночная прогулка с Даудом. Думать о том вечере было немного неприятно. Эта тень воспоминания вызвала какую-то смутную мысль, имевшую как будто некоторое отношение к словам Наки; но она мигом улетучилась, словно мимолетный сон, и я не успел ее осознать.
К действительности меня вернули сигаретный дым и галдеж. «Герб короля» наполнился студентами-первокурсниками, которые заказывали выпивку.
А мы продолжили обсуждать, как можно объяснить значение неизвестных слов в иврите с помощью родственных слов в других семитских языках. В общем и целом слова семитских языков имеют трехбуквенные корни. Например, слово «шалом» (мир) в иврите имеет корень «шлм». Если бы мы не знали значения этого слова, то смогли бы определить его с помощью арабского корня «шлм», имеющего похожее значение.
— Этот подход теперь не столь популярен, — заметил Наки, — но что еще делать, если мы сталкиваемся с гапаксом?[23]
Вот мы имеем некое слово, — продолжал он, — попавшееся нам один-единственный раз, причем древние переводчики о его значении не имели ни малейшего понятия. Они просто угадывали. А если для тебя жизненно важно понять текст, а так оно частенько и бывает, то даже одно непонятное слово — настоящий кошмар.
В еврейской Библии, или Ветхом Завете, около ста пятидесяти гапаксов, причем их значение из контекста понятно далеко не всегда. И вот приходится опираться на родственные слова других семитских языков. Иногда это помогает, иногда — нет. Иногда находишь родственное слово, а пользы от него никакой.
— Как сказал Элиот: «И обрекает на схватку непосильную со словом и значеньем»,[24] — закончил я его мысль.
Наки хмуро уставился в бокал.
Я упомянул про Дауда, и мы еще около часа беседовали о коптском и проблемах возрождения языков. Все, что я говорил о Египте, увлекло моего собеседника, особенно рассказ о выходках Дауда. У Наки тут же возникли вопросы, на которые, как он полагал, знает ответ Дауд, — о заимствованиях в коптском языке. Я дал Наки адрес Дауда и номер его каирского телефона, чтобы Наки смог, если понадобится, с ним связаться.
