За домом находился небольшой садик, где, несмотря на сладковатое марево, наплывавшее с соседней сахарной фабрики, летом обычно проводили добрую половину дня. Там стояло старое, узловатое ореховое дерево, и в его тени маленький Йоханнес, расположившись в низеньком деревянном кресле, часто колол орехи, а госпожа Фридеман и три взрослые уже сестры сидели в палатке из серой парусины. Взгляд матери, однако, часто отрывался от рукоделия, с печальной приветливостью обращаясь на ребенка.
Он не был красив, маленький Йоханнес; скорчившись в креслице, неутомимо ловко орудуя щипцами для орехов, с угловатой высокой грудью, сильно выпирающей спиной и очень длинными, тонкими руками, он являл собой в высшей степени странное зрелище. Кисти и стопы, впрочем, были узкими и имели нежную форму; у него также были большие, карие, как у косули, глаза, мягко очерченный рот и чудесные светло-каштановые волосы. Хотя лицо столь жалко вжималось в плечи, его все же можно было назвать почти красивым.
III
Семи лет его отправили в школу, и тут годы полетели однообразно и быстро. Каждый день немного смешной, важной походкой, иногда свойственной уродцам, он шествовал между островерхими домами и лавками к старому школьному зданию с готическими сводами, а сделав дома уроки, читал какую-нибудь из своих книг с красивыми пестрыми обложками или возился в саду, пока сестры вместо хворой матери хлопотали по хозяйству. Они выходили и в свет, так как Фридеманы принадлежали к высшим кругам города, но замуж еще, к сожалению, не вышли, ибо были не то чтобы богаты и довольно-таки уродливы.
Время от времени Йоханнес тоже получал приглашения от сверстников, но общение с ними приносило ему мало радости. В играх их он принимать участие не мог, а поскольку приятели по отношению к нему всегда бывали смущенно сдержанны, дружбы выйти не могло.
Пришло время, и он стал часто слышать, как одноклассники на школьном дворе рассказывают об известных переживаниях; внимательно, с расширенными глазами мальчик слушал мечтательные перешептывания о какой-нибудь девочке и молчал. «Все это, — твердил он себе, — что остальных, судя по всему, переполняет, из того рода, для чего я не гожусь, вроде гимнастических трюков и игры в мяч». Это порой несколько огорчало, но в конце концов он с незапамятных времен привык быть сам по себе и не разделять общих интересов.
И все-таки случилось, что его — ему уже исполнилось шестнадцать — внезапно потянуло к одной сверстнице. Это была сестра классного товарища, светловолосое, безудержно-радостное существо, познакомился он с ней у ее брата. В присутствии девушки он испытывал странное смущение, а то, как она обращалась с ним — натянуто и искусственно-приветливо, — порой вселяло глубокую печаль.
