Полнейшая тишина.
Ни дуновения ветерка. Ни птичьего гомона. Ни блеяния или мычания скота. Ни единого звука человеческих голосов. Можно подумать, остров замер. Даже мухи и те не жужжали.
Волшебник посмотрел на темную воду. В ней не отражалось ничего.
Он неохотно шагнул вперед — не только босой, но и голоногий, потому что плащ снял, скатал и сунул в торбу еще час назад, когда солнце вышло из-за туч и начало припекать. Камыши щекотали ноги. Чавкала мягкая грязь, а в ней змеились перепутанные камышовые корни. Волшебник вошел в пруд медленно, бесшумно, и круги по воде от его шагов побежали слабые, небольшие. Поначалу, довольно долго, пруд был мелким, потом, после еще одного осторожного шага, под ногой не оказалось дна, и Далсе остановился.
Водяная гладь задрожала. Сначала волшебник почувствовал ее кожей — по бедрам плеснула мелкая волна, щекочущая, как прикосновение меха. А затем он увидел, как вся поверхность пруда подернулась рябью. Нет, не те слабенькие круги, которые разбежались от него самого, — они уже улеглись, — а сильная волна, и еще раз, и еще, и еще.
«Где?» — прошептал он, а потом громче произнес одно слово на языке, который понимало все сущее, не имевшее иного наречия.
Ответом ему было молчание. Вдруг из черной вспененной воды выпрыгнула рыба, серовато-белая, длиной в руку, и отчетливо, звонко выкрикнула на том же языке: «Явед!»
Волшебник стоял в воде. Он вспомнил все имена Гонта, название каждого утеса, склона, ущелья, и через мгновение понял, где находится Явед. Это было место, где гребень горы Гонт раздваивался, — в горах над городом, в глубине острова. Там была сердцевина беды. Землетрясение, которое возникнет оттуда, может разрушить город, вызвать лавину и цунами, заставить скалы, образующие бухту, соединиться, как две ладони при хлопке. Далсе затрясся, задрожал с головы до ног, как вода в пруду.
Старик развернулся и направился к берегу, теперь уже не заботясь о том, что нарушает тишину плеском и пыхтением. Волшебник зашлепал по тропинке через камыши, пока не добрался до сухой земли, заросшей жесткой травой, пока не услышал комариный писк и стрекот цикад. Тут он тяжело плюхнулся наземь: ноги его не держали.
«Нет, так не пойдет, — сказал он сам себе на ардическом, потом добавил: — Я не могу этого сделать». — И еще чуть погодя: «Я не смогу это сделать в одиночку».
Далсе пребывал в такой растерянности, что, когда решил позвать Молчуна, не сразу вспомнил первые строки заклинания, которое шестьдесят лет знал назубок. Потом волшебнику показалось, что он вспомнил нужные слова, но вместо этого Далсе начал Великое заклинание, с которым обращаются лишь к мертвым, и оно заработало, прежде чем старик осознал, что делает, остановился и, слово за словом, расплел заклятие.
