Я пытался окликнуть его.
Неожиданно я проснулся; вокруг была непроглядная темнота. Неподалеку послышался плеск от чьих-то ног. Вдалеке запели болотные птицы, извещая о наступлении зари.
И тут послышался голос моего отца:
— Секенре, ты все еще любишь меня?
Я не смог ему ответить. Лишь сидел до ужаса неподвижно и дрожал от холода, прижав колени к груди, схватив себя одной рукой за запястье другой.
Рассвет был похож на серое размытое пятно. Неподалеку от себя я увидел лодку, вынесенную на песчаный берег. Это была не моя лодка, а похоронная лодка из связанных стеблей.
На мгновение мне подумалось, что я полностью осознал то, что напророчила мне Сивилла, и я замер было от страха, но страха я в жизни изведал уже столько, что он стал мне безразличен. Я не мог заставить себя тревожиться из-за этого. И думать связно я тоже был не в состоянии.
Как околдованный, чье тело действует по собственному усмотрению, не подчиняясь воле разума, я столкнул лодку в открытые воды, потом залез в нее и неподвижно лег на пропитанных душистыми маслами пеленах.
Теперь я ощущал одну только покорность судьбе. Так и гласило пророчество.
Будто подчиняясь собственной прихоти, я достал из сумки похоронные монеты. И положил их себе на глаза.
III
Я долго лежал, слушая, как вода плещет о лодку. Потом пропал даже этот звук, и я почувствовал вполне отчетливо, что лодка двинулась в противоположном направлении. Я понял, что теперь меня несет черное течение — прочь из мира живых, в страну мертвых. Воды были тихи, как будто лодка скользила по реке из масла. Я слышал удары собственного сердца.
Я лежал без сна и пытался разобраться в том, что случилось со мной у Сивиллы, вспоминал каждую мелочь, рассчитывая найти какую-то главную нить, которая свяжет все части, нанижет их, будто бусины, и все приобретет форму и смысл. Но ничего не выходило. Я и не надеялся особенно. Прорицания, они всегда такие: вы их не можете понять до тех пор, пока они не начнут сбываться, и тогда внезапно становится виден весь узор.
А частью этого узора были даже тишина реки и громкий стук моего сердца.
И даже голос моей сестры.
Сначала мне показалось, что у меня просто звенит в ушах, но потом звуки стали складываться в слова, которые доносились еле-еле, откуда-то очень издалека, и были едва различимы для слуха.
— Секенре, — говорила она, — помоги мне. Я заблудилась.
Я стал отвечать ей то вслух, то мысленно:
— Я уже иду, маленькая моя. Подожди меня.
Она сипло всхлипывала, глотая воздух, — похоже, она плакала уже очень долго.
