, ваи дер Неера
[49], ван Остада
[50], Рембрандта, Вувермана
[51] и других известных живописцев фламандской школы заслуживали внимание.
– Каков этот Ван-Дик[52], дружище, – аа? – сказал хозяин. – Закладую его против мускатного ореха, если в самом Брюсселе найдется ему пара! А этот портрет нашего героя Витта[53]? От него поневоле сторонишься, чтоб не задеть за нос, – так он выходит из рам. Вот вид морского сражения, за которое расстреляли англичане своего адмирала Бинга[54] для ободрения прочих; настоящее Зюйдерзее со своими желтыми валами; небо тает, дым разлетается, – чудо, а не картина! Этот кальян[55] выменял, или, правду сказать, выманил, я у английского путешественника, – «он принадлежал шах-Аббасу[56]. Эти часы, в виде петуха, достал я прямо из Кантона. Они подарены императором Юнтчаном Мудрым мандарину, которому он очень милостиво отрубил голову за возмущение, поднятое иезуитами… Это кинжал Типпо-Саиба[57], эта вилка от того самого ножа, которым убит Генрих IV, это… – Но, милостивые государи, у меня нет прекрасной дочери, для которой бы вы стали, подобно Виктору, слушать все описания игрушек, и редкостей, и сосудов, орудий домашних, а потом: почему это так, а не иначе, и вновь: почему иначе, а не так, как у прочих.
Через вседневную, потом праздничную спальни добрались, наконец, до торжественной, и она, как десерт, заключила пластический обзор. Госпожа Саарвайерзен с гордым видом показывала чужеземцу вышитые ею ковры, кружева, одеяло и наслаждалась изумлением его при виде брачной кровати, истинного памятника ее искусства, который, по ее мнению, передаст ее славу позднейшему потомству. Десять уступов подушек мал мала меньше восходили к бессмертию двумя пирамидами, и красный атлас проглядывал на них сквозь батистовые наволочки, словно заря. Кружевной полог спускался к ним навстречу, подобный туману, и стеганное хитрыми узорами голубое покрывало вздымалось морем. Смертный, который бы дерзнул лечь на это божественное ложе, конечно бы, утонул в жарких волнах гагачьего пуха, и потому оно от незапамятных времен назначалось только покоить взоры.
Посвященный во все элевзинские таинства[58] Саарвайерзенова дома, Виктор отдохнул за столом от скуки и усталости и, весело кончив вечер, заснул весьма доволен собою и судьбою.
