В комнату вошел молодой человек в одежде патриота, но патриота, изысканного в своем наряде. На нем была тонкого сукна карманьолка, казимировая сорочка и узорчатые шелковые чулки. Что же касается его фригийской шапочки, она устыдила бы самого Париса своей изящной формой и ярким багровым цветом.
Сверх того за поясом его торчала пара пистолетов бывшей королевской версальской фабрики и прямая коротенькая сабля, как у воспитанников военного училища.
— А, ты спишь, Брут, — сказал вошедший, — а отечество в опасности. Не стыдно ли?!
— Нет, Лорен, — со смехом отвечал Морис, — я не сплю, а мечтаю.
— Да, понимаю.
— А я так ровно ничего.
— Как же! А прекрасная Евхариса?
— О ком ты говоришь? Какая такая?
— Да ну та женщина!
— Какая?
— Женщина с улицы Сент-Онорэ, наткнувшаяся на патруль, одним словом, та неизвестная, за которую мы вчера вечером чуть не расплатились головами.
— Ах, да, — сказал Морис, который очень хорошо понимал, о чем хотел поговорить его друг, но прикидывался непонимающим, — та незнакомка!
— Ну кто же она?
— Не знаю.
— Хороша собой?
— Ну!.. — сказал Морис, презрительно сморщив губы.
— Какая-нибудь бедняжка, забывшаяся в любовном свидании.
…Какие слабые созданья!..
Везде, всегда любовь — вот в чем наши мечтания.
— Может быть, — проговорил Морис, которому эта мысль показалась сейчас до того отвратительной, что он лучше желал бы видеть незнакомку бунтовщицей, нежели влюбленной.
— А где она живет?
— Не знаю.
— Ну, полно, пожалуйста, ты не знаешь… Этого быть не может.
— Почему?
— Ведь ты ее провожал?
— Она ушла от меня на Мариинском мосту.
— Ушла от тебя! — вскрикнул Лорен со смехом. — Чтоб женщина так отделалась от тебя?
Когда же голубь сизокрылый
Спастись от ястреба умел?
Когда же кролик тупорылый
Пред диким волком не робел?
— Лорен, — сказал Морис, — приучишься ли ты когда-нибудь говорить так, как все? Меня дрожь пробирает от твоей ужасной поэзии.
— Как! Говорить, как все? Мне кажется, что я говорю лучше всех! Я говорю, как гражданин Дюмурье, — и прозой и стихами. Что касается моей поэзии, любезный, я знаю одну Эмилию, которая находит, что она не совсем дурна. Но вернемся к твоей.
— К моей поэзии?
— Нет, к твоей Эмилии.
— Разве у меня есть Эмилия?
— Ну, полно, полно! Видно, твоя серна обратилась в тигрицу и показала тебе зубы, а ты хоть не рад, да влюблен.
— Я влюблен! — сказал Морис, покачав головой.
— Да, ты влюблен.
Безумен тот, кто страсть скрывает!
Кого он этим проведет?
Амур все в сердце попадает,
