В то самое время, когда Лайзл произносила свое «пока», обращенное к пустой комнате, на тихой улице перед ее домом стоял одетый в обноски ученик алхимика. Задрав голову, он смотрел в темное окно и очень жалел себя самого.
На нем было бесформенное пальто с чужого плеча, спускавшееся ниже колен; последним его владельцем явно был кто-то раза в два крупнее ученика. Под мышкой паренек держал деревянный ящичек размером в половину буханки хлеба, волосы на голове беспорядочно торчали во все стороны, причем в них еще и путались сухие листья и сено; прошлым вечером он опять наделал ошибок, составляя снадобье, и алхимик выставил его спать на задний двор, где держали кур и другую домашнюю живность.
Но мальчик, которого вообще-то звали Уилл, но которому приходилось откликаться еще и на «Бесполезного», «Бездарного», «Сопляка» и «Плаксу» (по крайней мере, если это исходило из уст алхимика), жалел себя вовсе не из-за этого.
Все дело было в том, что вот уже третий вечер подряд милая девчушка с прямыми каштановыми волосами, которая обычно сидела у чердачного окна, окруженная мягким золотым сиянием масляной лампы, опустив глаза, словно над чем-то работала, – так вот, уже третий день подряд эта девочка не показывалась.
– Вот облом, – сказал Уилл. Так говорил его учитель-алхимик, когда был чем-нибудь очень расстроен. А поскольку Уилл был очень-очень расстроен, он повторил еще раз: – Вот облом.
Он был уверен, так уверен, что сегодня она непременно покажется. Он ради этого сделал большой крюк, далеко отклонившись от намеченного пути – вместо того чтобы прямо пойти на Эбери-стрит (о чем ему не менее двенадцати раз строго напомнил алхимик), свернул на Хайленд-авеню.
Идя по пустым улицам, минуя один за другим темные дома, в тишине, казавшейся густым сиропом, словно глушившим его шаги еще прежде, чем они успевали раздаться, Уилл яркими красками рисовал себе, как вот сейчас шагнет из-за угла – и увидит на верхнем этаже прямоугольничек мягкого света… и ее лицо, мерцающее, словно одинокая звезда в темноте.
И – не увидел.
А ведь он давно уже успел решить, что девочка не из тех, кто станет звать его обидными кличками, – только по имени; она не станет раздражаться, делать гадости, злиться попусту или задирать нос…
Эта девочка была само совершенство.
Естественно, Уилл с ней ни разу не разговаривал. И какая-то часть рассудка постоянно напоминала ему, до чего это было глупо – выискивать любой предлог, чтобы каждый вечер проходить у нее под окном. Он, несомненно, лишь зря тратил время. Без всякой пользы, как сказал бы алхимик. «Бесполезный» вообще было его излюбленным словом, и он то и дело употреблял его, давая характеристику каким-то планам Уилла, его мыслям, его работе и внешности, да и всей его личности в целом.
