Устав от прений, парламентарии решили не сопротивляться генеральскому напору. Коллективное бессознательное подсказывало, что до проекта за номером триста пятнадцать очередь дойдет не скоро, возможно, в следующем столетии. Или ишак помрет, или падишах, подумал Али Саргонович, вспомнив притчу о Ходже Насреддине.
Его соседи исчезли с завидной резвостью, решив, должно быть, позаседать у «Жорика». Прочий народ тоже потянулся к выходу, смолкло жужжание камер, начали меркнуть огромные люстры у потолка, экраны над столом президиума подернулись серым туманом. Бабаев с непривычки утомился и чувствовал себя словно бедуин, бродивший неделю среди песков пустыни, но не выследивший никого – ни врага, ни купеческого каравана, ни даже скорпиона. Впрочем, он знал, что это не так; пройдет день-другой, и все увиденное и услышанное уляжется в памяти, распределится по ее ларям и закромам: важное – туда, мелкое – сюда, а вовсе ненужное – прочь, как выметенный мусор. Он встал, расправил плечи, потянулся и, глядя на толпу парламентариев, негромко произнес:
– Поле за один день не вспашешь, но прополоть огород можно. Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
Покинув зал, Бабаев направился к лифту. Прополка огорода была серьезной задачей, но кроме нее имелись и другие, более мелкие вопросы. Часть разрешилась в последние недели: шаман Захиров, устрашенный Гутом, очистил территорию, и Али Саргонович смог нанять нескольких сотрудников, имиджмейкеров и спичрайтеров в помощь Маркелову, главному катибу. Яша Сникерс тоже не подвел, разрулил проблему с номерными знаками, устроив бандитам эксидент или другую коварную хитрость, известную лишь гоблинам. Теперь Гутытку возил Али Саргоновича на «тойоте» с уникальным номером и положенными спецсигналами, так что были они неподвластны всяким сержантам, лейтенантам и даже гаишным генералам. Иногда тревожила Бабаева Шарлотта, звонила ему и обещала неземные наслаждения, но он оборонялся стойко и на контакты не шел, отговариваясь то депутатским приемом, то другими срочными делами. Так что и здесь пока не предвиделось каких-то сложностей.
Последней и до сих пор нерешенной проблемой являлся думский кабинет. Бабаев бывал в нем не часто, испытывая всякий раз чувство обиды и ущемленной гордости. Кабинет напоминал, что в Думе он чужак, что его избрали в дальнем мелком округе, и что его проекты и любые предложения пойдут всегда в двухсотых пунктах, после мурманского пчеловодства и отстрела диких кроликов в полях Кубани. Да и комитет, в который его запихнули, вряд ли был почетным назначением.
