Власть — единственный российский субъект, который отлично капитализированным выходит на мировой рынок. Но операции с его выручкой нелегальны. Они скрыты от налогоплательщика внутри межбюджетных (и воровских) процедур. Зато мы раскидываем рубли социальной помощи в триллионных объемах из бюджетных мешков. «Длинных денег» втакой экономике нет, им неоткуда появиться.
Мы балансируем между населением и мировым рынком, используя дефицит правовой защиты как выгодную управленческую конъюнктуру. Риск упакован в риск и перемешан с мелкими выгодами — такие деривативы Государственности отлично расходятся.
Скрэтч
Кремль микширует местную власть с мировыми финансами, провинциальные страсти — с демократической миссией. Но главное для нас в этом scratch — единоличный диджеинг институтов рынка с массовыми страхами и выборными процедурами. Притормаживая или, наоборот, ускоряя пластинку пальцем, мы отмеряем дозу опасности, дозу величия и дозу свободы. Архаика, имплантированная в постмодерн — адский коктейль гениальной власти.
Сознаем ли мы, что рискуем? Сорос любит повторять, что человеческие системы стоят на ошибке. Кремль смотрит на дела сходным образом, присматриваясь в поисках ошибки к стране; кРоссии как ошибке.(Дееспособную ошибку фидошники 90-х именовали клуджем.) Сходство неудивительно, ведь оба, Джордж Сорос и Кремль, — успешные глобальные игроки. Только мы практикуем скрэтч, а Сорос побаивается клуджей.
Кудрин нервничает, а что делать? Это и его бизнес. Модернизацией России занят (от имени государства РФ) не известный праву международный субъект-спекулянт, kludge — бюджетный пузырь, выступающий то западнее Банка Москвы, то дефицитом Пенсионного фонда. Кто он?
ПИТАТЕЛЬНОСТЬ катастроф
Беловежские соглашения 1991 года определили границы России в их нынешнем виде. Но сами они — акт необычной власти, более чем самодержавной — власти упразднять свое государство. Назовем такую власть Сверхсуверенитет. Воспользовался им только Ленин, и то единожды — в 1917 году, Сталин эту власть получил в готовом виде и систематизировал.
Сила и слабость власти — в ее двойной легитимности. Сверхсуверенитет своевольно помыкает страной, поскольку одержим (часто искренне) своей глобальной задачей. Всегда — «именем мировой цивилизации», но всегда и «в одной, отдельно взятой стране».
Сверхсуверенитет возник из нами же инициированной катастрофы — ликвидации государства (СССР) с одобрения мирового сообщества. Заходя в катастрофическое поле дальше, власть обрастала прерогативами последнего защитника. Мы полюбили это русское минное поле, где чувствуем себя защищеннее, — после ряда
