Когда он вошел в гостиную, Фрида Бекман отстранилась от него и присоединилась к остальным. Все глаза впились в него, голодные глаза в темных обводах. Украдкой, инстинктивно они продвигались вперед, как звери перед кормлением.
Таггерт изучал их лица. Все здесь — Кенджи, и Ллойд, и другие, вся его стая. Они уже оставили свои глупые мысли о каком-то ритуальном идолопоклонстве, которого ожидали.
Все ждали. Тишина нарушалась только тихим шарканьем ног. Крадущийся зверь. Крадущийся на полусогнутых лапах. Пахучий дым с пряным вкусом на языке. Дудочка и барабан. Зловонное дыхание людей и бьющиеся сердца.
Таггерт громко вздохнул. Все инстинктивно отозвались. Звук их дыхания успокоил его, как всплеск моря.
В горле Таггерта зародился звук. Сначала он напоминал сухой скрежет, а затем сменился другим звуком, уже не человеческим. Он был подобен крику птицы, а может быть, и не птицы. Скорее крик массивного крылатого существа, ящера, чем птицы. Этот крик — наполовину скрежет, наполовину вой — набирал силу и вылетал из сухой грудной клетки Таггерта. Он нарастал и затихал в его горле, перемещаясь вперед и назад, как пила по сухим костям.
Кенджи Сукаро открыл рот, исторгнув грубый вой. Ллойд Баррис тоже зарычал, неподвижно стоя на сильных ногах и мотая головой. Крик Фриды Бекман был похож на всхлип, а из запрокинутого вверх рта черного человека раздался высокий чистый звук. Он шел прямо из чрева, как будто какой-то бог дул в его тело, как в горн.
Старый дом на гранитном холме звучал как старый колокол. Зов его был обращен к кому-то в городе.
У подножия холма из норы в гнилом стволе высунула нос рыжая лиса. Земля, что ли, ходуном ходит? В борьбе между голодом и страхом победил голод. В одно мгновенье лиса развернулась и нырнула в кусты, оставив после себя капли слюны на листьях. Из норки в корнях светились глаза какого-то пушистого зверька, расширенные от ужаса.
Барри Хильтон что-то пробурчал себе под нос, выдвигая стул Этот звук означал несогласие с утверждением «Сегодня первый день лета».
— Что же тогда сегодня по-твоему, умник? — спросила жена Барри — Мишель. Ее черные волосы блестели в электрическом свете лампы. Они не то чтобы торчали, просто были зачесаны наверх и закреплены так с помощью геля. Ей казалось, что она улыбается, но со стороны казалось, что она морщится от боли.
— День взятия Бастилии, — отозвался он, довольный собой. Любые пустяковые вопросы, ответы на которые он знал, приводили Барри в восторг.