Поверх дубчика
Два голубчика
Целовалися,
Миловалися,
Нежно крыльями
Обнималися, и проч.
On an oak there sate
A turtle with his mate —
There in amorous meeting
One another greeting,
Each with flapping wing
All its joy repeating, etc.
[3]Надобно признаться, что эта песня отыграла игривостью перевода то, что потеряла в простоте своей. Например, стихи:
И развеял пух
По поднебесью.
All his down aloft
Borne by winds of heaven.
Т. е.: «И весь пух его в высоте носится ветрами неба» чересчур затейливы, хотя и прекрасны. Жаль также, что он бедного нашего голубя мохноногого разжаловал в красноногие (with his ruby feet) и из сизых в серые (gray).
В другой, которую английский журналист называет народною балладою, оригинальность сохранена более. Это
Пой, воспой, млад жавороночек,
Сидючи весной на проталинке!
Sing, о sing again, lovely lark of mine,
Sing there alone amidst the
green of May![4]Только проталинка не значит майской зелени, и переводчик, представив весну уже в цвете, ослабил тем интерес подлинника, где заключенник посреди снегов видит первую весеннюю птичку. Впрочем, последние три замечания относятся более, к недостатку языка, а не переводчика.
Песня Батюшкова: «Прости», – передана очень мило, но иногда далеко от подлинника. Италианцы недаром говорят: «Traduttore – traditore»,[5] и я в качестве кавалериста сержусь только на Боуринга, зачем он сделал удалого гусара плаксою, у которого потоки слез стремятся из потусклых очей.
Bent o'er his sabre, torrents starting
From his dim eyes, the bold hussar, etc.
[6] Это не по-русски и не по-гусарски. Клятва его не усами, а бородою (for, by my troth and beard I swear thee)[7] тоже походит более на клятву казака, чем на выражение влюбленного ротмистра. Стихи:
Любви непостижима сила
Мне будет твердый щит в войне —
переведены:
That love shall bloom – a deathless blossom
My shield in fight, etc.
То есть: «Любовь моя будет цвести, и ее неувядаемый цветок – мой щит в битве». Хотя некоторые молодые герои охотнее нюхают L'huile d'Heliotrope,[8] чем пороховой дым, но все-таки я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них решился выехать в дело вооруженный фиалкою. Предпоследний куплет переделан вовсе, и, вопреки автору,[9] переводчик, как учтивый кавалер, сваливает всю вину на одних мужчин.
The maidens breast of peace he rifles;
Then hies him to another's breast;
Man's oaths to woman are but – trifles;
And love itself – a jest.
Т. е.: «Похитив спокойствие из сердца красавицы, он спешит к другому. Клятвы мужчин женщинам – игрушки, и самая любовь – насмешка». Тут можно бы наговорить много и за один и за другой пол; много и против того и другого, а потому-то я и не стану спорить об обоих. Сравнение заключу «Освобожденною Москвою» И. И. Дмитриева. Пьеса эта передана звучными стихами и нередко по следам подлинника. Оставляя любителям наслаждаться красотою, я замечу, однако ж, недостатки перевода. Например, строфа:
