Пока денщик носил с улицы личные вещи офицера, сам он с мрачной брезгливостью обошел русскую печь, обвешанную тряпочками, шерстяными носками, мешочками с душистой мятой для просушки, оглядел комнаты, которые сообщались между собой. На ходу он разговаривал с денщиком:
— Макс, кому принадлежит эта конюшня? Где я могу принять ванну?
Не дожидаясь ответа, немец продолжал выкрикивать капризно:
— Кто хозяин дома? Позвать его ко мне. Макс, ты меня слышишь или я должен прочистить тебе уши?
Денщик не слышал, занятый работой. Он складывал вещи на веранде, застекленной с трех сторон. При этом дверь на улицу оставалась открытой, и осенняя сырость наполняла дом.
Солдат распаковал один из чемоданов, когда бабушка, не обращая внимания на офицерика, постучала концом палки по спине денщика.
— Эй, дубина, дверь закрывать надо.
— Вас? — спросил денщик, обернувшись.
— Но нас, а дверь, — повторила бабушка. — Не в свинарник пришел. Хоть ты ерманец, а понимать должен.
— Матка, век! — сердито огрызнулся денщик, продолжая свое дело.
— Ты не векай, а закрой… Энтому простительно, сосунок еще. А ты старик, вон лысина-то какая…
Не обращая внимания на слова бабушки, сердитый денщик выкладывал из чемодана полотенце, зубную пасту, ароматное мыло, одежную и сапожную щетки.
Из-за спины немца дочь подавала матери знаки, чтобы не перечила непрошеным гостям:
— Отойди, мать, застрелит он тебя…
Выйдя за калитку, бабушка смотрела, как текли по улице чужеземные войска: огромные пушки, грохочу^щие танки. Пыль, смех солдат, звуки губных гармошек, тучи войск, как тучи саранчи… С горя бабушка ушла в опустевший осенний огород и долго сидела там на бревнышке, не желая возвращаться в дом, занятый чужеземцами. Невыразимое страдание застыло в ее глазах, вдруг потускневших, словно в них угасал жизненный свет…
4
Офицеру понравилась большая светлая комната, через которую был вход в спальню бабушки. Нужно было завесить этот ход тяжелым ковром.
Немец принялся оборудовать жилье в своем вкусе. Он приказал денщику выбросить на кухню черную тарелку репродуктора, старинные фотокарточки в рамках, портрет Льва Толстого в длинной холщовой рубахе, босиком. Эта простенькая литография много лет хранилась в доме бабушки Аграфены. Лев Толстой как бы стал членом их семьи, всегда присутствовал на семейных сборах в час обеда или за вечерним чаем. Снимая со стены портрет Толстого, денщик порвал его. Так и валялись в угольном ящике рядом два дорогих сердцу бабушки старика — ее покойный дед в пожарной каске да Лев Толстой.
