Пашка сорвал с головы свой колпак и так хватил им об землю, что пыль взметнулась.
— А мы не согласны! Они будут на музыке играть, а мы голодные. А ну, хлопцы, айда за мной!
И пошел Пашка против брата, но совесть его была чиста: не за себя восстал он, а за тех бедняков, что проклятьем заклейменные, за слабосильного Кольку Штейгера, который недавно стал сиротой и живет в такой же, как Пашка, землянке, всегда голодный и холодный, за родную мать, что лежит прикованная к постели и только смотрит со слезами на глазах, как Пашка кормит Верку тюрей: покрошит в соленую воду запыленный сухарик и гоняет его ложкой по миске.
Нет, Пашка не мог больше тратить времени зря. Он приказал всем вооружиться, и уже через каких-нибудь полчаса его войско собралось на дне Вшивой балки. Мишка Аршин успел сбегать на соседнюю шахту и привести еще человек восемь отчаянных ребят.
Отряд принял грозный вид. У Володьки Деда висел на ремешке тяжелый кистень — дубинка с шишаком, утыканным гвоздями. У Кольки Штейгера из-за пояса выглядывал ржавый меч — секира. У Верки в руках была кочережка, а у самого Пашки — грозное шахтерское оружие — обушок.
Ребята любовались своим предводителем. Крепкий, скуластый, с упрямыми нахмуренными бровями, в широ-ченвых штанах, причем одна штанина засучена до колена, а другая болталась. Вожака в нем выдавала твердая командирская нотка, привычка приказывать. И не беда, что из-под колпака торчали большие уши, точно ручки от кастрюли, зато грудь нараспашку, несмотря на холод, а на груди не было крестика, как в проклятые царские времена.
Пашка приказал Верке взять в сундуке у матери красный лоскут — надо же знамя! Колька Штейгер написал на красном флаге под диктовку Пашки: «Прочь, вампиры, — юный пролетарий идет!»
Скоро отряд выступил в боевой поход. В степной дали виднелся помещичий особняк с белыми колоннами. Держитесь, буржуйчики, пошел на вас сам Пашка Огонь!
На подступах к особняку Пашка приказал рассыпаться в цепь и, укрываясь кто за чем может, приближаться к неприятельской крепости. Правда, крепость выглядела мирно: нигде не было слышно голосов, словно жители ее спали или, чего хуже, молились богу, как в тот раз, когда Пашка заглянул к ним в окно. «Если так, тем лучше», — решил Пашка и тихим свистом подал сигнал: ползком окружать буржуйское укрепление.
Пашка знал, что в помещичьем доме, кроме буржуйских детей, живет высокая тетка в очках на носу. Пашка называл ее про себя Таранкой. Потом пригодилось Веркино слово — мадмазель. Так сложилось прозвище «Мадмазель Таранка». Больше всего беспокоил Пашку «генерал», у которого имелось ружье. Как бы не застрелил кого-нибудь из ребячьего войска. О себе Пашка не беспокоился. Он не боялся ни бога ни черта.
