Записки майора Томпсона | страница 18

— Не знаю, что с ними сегодня, компостером их не возьмешь… Не очень-то доверяйся им!

Контролеры не доверяют пассажирам. Пассажиры не доверяют контролерам. Кто же в этом французском поезде, в этом поезде недоверия, самый недоверчивый?

Я продолжал об этом думать, даже когда мы приехали в пункт нашего следования.

Нужно ли говорить, что и в гостинице мсье Топен выказывал ко всему недоверие, что он попробовал, мягкая ли кровать, пощупал простыни и даже приложил ухо к шкафу. Вряд ли такая недоверчивость свойственна только ему. Миллионы других французов также не доверяют хозяевам гостиниц, счетам в ресторанах, устрицам, женщинам, которые обводят их вокруг пальца, военным, которые приказывают им идти вперед, политиканам, которые тянут их назад, антимилитаристам, которые готовы продать Францию кому угодно, учителям, которые забивают всякой ерундой головы их детей, своим врагам и своим друзьям и в глубине души — даже самим себе.

В учебниках географии и в различных справочниках говорится: «Великобритания насчитывает 49 миллионов жителей», или «Общее число населения США составляет 160 миллионов».

О Франции правильнее было бы сказать: «Страна делится на 43 миллиона французов».

Франция — единственная страна в мире, где, прибавляя к десяти гражданам десять других, вы производите не сложение, а деление на 20. Конечно, не я, майор британских вооруженных сил, а только Фрейд был бы в состоянии объяснить, почему эти цареубийцы, вечно раздираемые противоречиями, грезят о Букингэмском дворце и национальном единстве — этой недостижимой химере, которая из месяца в месяц представляется измученным распрями французам как некая панацея, лишь одна способная залечить их раны. Но нужна по меньшей мере война, чтобы французы обратились наконец к этому средству, именуемому тогда «священным единением». Тогда вся Франция представляет собой полтораста дивизий, на что, честно говоря, нам сетовать не приходится, поскольку, не имея возможности вступить в бой друг с другом, эти дивизии сражаются против нашего общего врага, что позволяет нам, следуя национальным традициям, еще немного wait (повременить) и получше see (осмотреться)…

Но не успеет воцариться мир, как Франция тут же бросается в новые битвы. Под сенью фронтонов, провозглашающих Равенство и Братство, французы на свободе предаются одному из своих самых излюбленных видов спорта, пожалуй столь же популярному, как и велосипедные гонки: классовой борьбе. Я не стану отбивать хлеб у социологов — пусть они изучают, как развивался этот спорт на протяжении веков, как менялись его правила и направления. Но одно все же меня поражает.