Нина настороженно спустилась с нар.
— Это я.
— Иди к вахте. Тебя освобождают, — будничным тоном поставил в известность конвойный.
От счастья в голове неприятно и душно запорхали невидимые бабочки, и, казалось, они вот-вот выпорхнут, растворятся в неверном апрельском небе и «Тебя освобождают» останется на грани сна и яви. Но невероятное в униформе удивлённо смотрело на неё: «Что ты медлишь?»
— Наша статья пошла, — затанцевала у умывальника пожилая женщина, которую в бараке называли тётя Клава. Обычно сдержанная и молчаливая, она так и сияла.
Ещё несколько молоденьких женщин соскочили с нар, норовясь присоединиться к первобытному танцу в предвкушении свалившейся на голову Свободы.
— Не радуйтесь, девчата, — остудил их конвойный. — Амнистия для одной Аксёновой.
Нина уже знала, что за ангел-хранитель выхлопотал для нее Свободу.
Взгляд оперуполномоченного, между тем, стал вдруг непроницаемым, строгим.
Нина стояла перед ним на вахте навытяжку в новой телогрейке, которую ей выдали в каптерке взамен старой вместе с новенькими ботинками со шнурками, ещё больше подчёркивающими ветхость серой юбки — немного из того, что осталось от вещей, с которыми она попала в Круглицу.
В памяти Нины вновь возник тот кабинет, откуда дорога обратно в БУР означала одно — смерть,
Но Владимиров дал ей вторую, как у кошки, жизнь, а теперь ещё и свободу.
— Да не за что, — решительно сжал губы, но уже через секунду всё же растянул их в сдержанной, но доброжелательной улыбке. И тут же снова посерьёзнел. — Нина, где тебя судили?
— В Берлине.
Секретарша, молоденькая, с суровым лицом, ждала указаний майора с ручкой и какими-то документами наготове.
— А родилась где? — продолжал расспрашивать Владимиров.
— В Казани.
— Напиши «до Казани», — обратился к секретарше.
Та быстро и старательно заполнила соответствующую графу.
— Это чтобы денег за поезд с тебя не брали, — пояснил майор. — Сына-то с собой возьмешь?
— Конечно! — удивилась Нина, как опер мог подумать иначе.
Он одобрительно кивнул и снова обратился к секретарше:
— Напиши «с сыном».
Нина всё еще не верила в реальность происходящего, а как будто наблюдала за собой со стороны.
И вот уже майор торжественно протягивает освобожденной руку:
— Иди, и больше не попадайся. Живи честно
Нина не шла — бежала, путаясь с непривычки в полах юбки. Одно, хоть и сомнительное достоинство всё же было у тюремной робы — удобство.
Нина выбилась из сил, переходила на шаг. Останавливаться нельзя: впереди ещё километров двадцать.
