Мины и снаряды пощадили домик тёти Ани, и всё равно он казался каким-то зыбким, как призрак дома.
Тётя Аня сидела за столом точно такая же, какой и была до войны, разве только, может, седины стало больше.
— Нина? Ты что ли? — скорее удивилась, чем обрадовалась тётя. — Вот ты какая стала. Невеста совсем. Кстати… — Сидориха засуетилась, полезла зачем-то в сундук. — Письмо тебе пришло…
— Из Москвы?
«От Михаила», — радостно запело сердце девушки, как будто невидимые руки пробежались по листве, как по клавишам: «Любимый город, можешь спать спокойно».
Да, это его руки. И голос: «Ниночка, пришейте мне, пожалуйста, пуговочку».
— Нет, с Кубани… — протянула «треуголку». Письмо было от Володи Барбашова.
Нина развернула лист с аккуратным мелким почерком.
«Здравствуй, Нина. Я вернулся с фронта. Цел, не ранен. Скучаю по тебе. Вот мой адрес. Жду. Целую. Володя Барбашов».
Девушка вернула письму исходную форму и положила его в карман черной кофточки.
— Казак что ли? — усмехнулась Анна.
— Казак, — ответила Нина.
— Ох, Нин, у них казачки, девки, знаешь, какие рукастые — всё в руках горит. Сможешь ли?
— Тёть Ань, а Толик мой… — девушка осеклась на полуслове, боясь услышать страшный ответ.
— Не знаю ничего о твоём Толике, но ты не отчаивайся: ещё объявится. У меня вот Сидор и старшенький… тоже, — голос Анны дрогнул, — без вести пропали. — Но карты говорят, что живы и вернулся. Если бы девять чёрных карт — тогда смерть. На Сидора однажды выпало семь, видно, плохо ему очень было, но, главное, чтобы жив…
Старая колода карт на столе приглашала заглянуть в будущее.
— Проснусь — гадаю, приду с работы — опять карты раскину — одна и отрада, — вздохнула женщина.
Рядом с колодой лежал кусок хлеба с кулак. Мякины больше, чем муки, но где найти другого?
Сидориха вынула из печки чугун какого-то варева.
— Вот и вся еда, — пожаловалась Нине. Разлила себе и сыновьям. — Крапива и щавель, да немного картошечки — раньше свиньям такое давали, а теперь…
Махнула рукой, разломила на три части хлебушек; застучали ложками.
А в памяти взвился зимним ветром голодный вечер, когда некуда было идти. И голос тёти: «Приютила бы тебя, да, видишь, саму приютили»…
Нина опустилась на лавку у входа рядом с подругой.
— А дядя Никита с теть Катей?
— Катерина с детьми в Сухиничи подалась, — оторвалась от тарелки Сидориха. — А Никита… А Никиту убили на фронте. Никто из братьев моих не вернулся… И Грушиного Ванечку убили. У Дуни нашей всех четырнадцать сыновей война проклятая забрала.
