Я не знал, чего ожидать от мистера Джозефа Бартоли. Ничего удивительного: ведь он занимал необычную должность, хотя эволюция капитализма, по мере усложнения индустрии, будет преумножать его тип. У Рейвенсклиффа (узнал я позднее) было столько пальцев в таком количестве пирогов, что ему было нелегко уследить за ними всеми; и в отличие от владельца шахт или литейного завода он не мог посвящать себя будничным операциям. Для этого у него в каждом предприятии имелся управляющий. Мистер Бартоли надзирал за управляющими и докладывал Рейвенсклиффу, в каком состоянии дела каждого предприятия.
Контора, которую он занимал над конторой агента по снабжению судов, была достаточно скромной. Его собственный кабинет, комната клерков — примерно десяти — и одна комната со стеллажами, заполненными рядами папок и переплетенных отчетов; однако он был такого крупного сложения, что прямо-таки заполнял свой кабинет. Оставшееся свободное пространство населял странный, смахивающий на эльфа субъект, с поблескивающими глазами и острой козлиной бородкой. Лет сорока, среднего роста, худощавый, в коричневом костюме и с парой ярко-желтых кожаных перчаток в одной руке. Он практически не сказал ни слова все то время, пока я находился там, и мы не были представлены друг другу. Он сидел на стуле в углу и читал подшивку, лишь иногда поднимая глаза и сочувственно мне улыбаясь. Я всем сердцем предпочел бы иметь дело с ним, чем с Бартоли. Он выглядел куда более приятным человеком.
По контрасту Бартоли был облачен в ортодоксальный черный костюм, но без конца почесывался, подсовывая палец под воротничок, словно тот натирал ему шею. Его обширный живот еле умещался за письменным столом, а багровое лицо и баки привели мне на память завсегдатаев, которых я часто наблюдал сидящих рядком у стоек окрестных баров. Голос у него был зычный и сдобрен сильным акцентом, хотя мне понадобилось время, чтобы определить, каким именно. Манчестерско-итальянским, решил я в конце концов.
— Садитесь, — сказал он, указывая на неудобный стул напротив себя. — Вы, значит, Бурдок.
— Брэддок, — ответил я. — Мистер.
— Да-да, садитесь. — Жесты у него были иностранные: экстравагантные и чрезмерные, именно такие, каким англичане не доверяют. Я тут же проникся неприязнью к Бартоли и (должен сознаться) к Рейвенсклиффу за то, что он вручил подобному субъекту право отдавать приказания. На мгновение я стал ярым патриотом. Не знаю, говорю ли я это с гордостью или с печалью.
