Собрание сочинений. Том 3. Свидание с Нефертити : [роман]. Очерки. Военные рассказы | страница 98

Зато с Левой Православным куда как просто. Тот жил словно птица божия, — вечно голодный, вечно без копейки денег в кармане, вечно обуреваемый воинственной любовью к поэзии минувших лет, всегда готовый разделить пайку хлеба — разумеется, чужую, так как свою съедал по дороге из магазина. Он принимал неудачу любого из друзей как свою собственную, он лез с самыми добросердечными советами даже тогда, когда его не просили…

— Старик, ты кретин, — кто же так холст натягивает?

И это подчас говорилось Ивану Мышу Без Мягкого Знака, у которого были удивительные, поистине золотые руки.

С помощью лишь одного своего карманного ножика он мог из пуговицы от дамского пальто и кусочка латунной проволоки сделать строгого вкуса брошку, две обычные канцелярские скрепки в его пальцах превращались в затейливую монограмму, лоскут грубого холста, два листа картона и еще отщепленный от дверцы старого шкафа кусок облицовочной фанеры — в богатую папку.

Иван Мыш подбирал все, что попадалось на глаза: граненая пробка от флакона из-под духов, ножка дивана, оказавшаяся дубовой, старинный медный пятак — все пряталось то в тумбочку, то под койку. Однажды притащил даже выуженный из помойной урны, которую не успели опростать мусорщики, разбитый вдребезги сапог. Не обращая внимания на насмешки, обмыл голенища, протер маслом, стал раскраивать ножом. Получился внушительный бумажник, которым бы не побрезговал пользоваться сам Ротшильд.

Этот бумажник Иван Мыш подарил Православному за доброе отношение, за помощь и выручку. Православный три дня показывал его всем, восторгался.

— Старик! Это шедевр!

— А что внутри?

— Дивиденды.

На четвертый день бумажник был утерян, что не вызвало особого горя — держать в нем нечего, а показан всем.

После экзаменов Федор мечтал о новом натюрморте, гадал — каким он будет, нетерпеливо ждал первого дня учебы. Натюрморт даже снился по ночам — что-то неясное, серый строгий цвет с броским желтым. Снился только цвет, никаких предметов…

Был приготовлен новый холст, покрытый казеиновой грунтовкой. Нетронутый холст — будущая картина. И почему-то, глядя на него, сладко сжималось сердце: а вдруг создаст шедевр — серое с желтым.

Но вот на возвышение посреди мастерской, кряхтя, взобрался старик, уставился в пространство вылинявшими глазками. Никакого натюрморта — портрет, одна голова, ничего серого и желтого. У старика — дубленое лицо старорежимного дворника, белая рубаха, плесневелая, с прозеленью борода, на стену за его спиной падает тень — темный фон.