Казак встрепенулся:
– Пропагандируешь? Да у меня уже голова седая. Поздновато пропагандировать-то. Не нужна мне твоя советская власть, и точка.
– Не нужна? Дело твое. Живи как можешь. Но покушение на жизнь товарища Сталина – это тебе не шутки. Ты ж зубы на этом потеряешь вместе с головой.
Казак переменился в лице, побледнел. Рот его дернулся, обычное для есаула выражение ехидства исчезло. И в глазах у него сверкнула какая-то новая, таинственная мысль.
– Это еще что за притча? Какое покушение? Бредишь, комиссар?
– Ты работаешь на Уильяма Бронсона. Есть такой американский бумагомарака. Не отнекивайся, ты на него работаешь, даже если сам того не ведаешь.
Они шли по Божедомке, как приятели, перебрасываясь прибаутками. Казак щурился и поддевал комиссара:
– А скажи мне, Иван, почему в нашем государстве евреи верховодят?
– Это кто ж такие?
– Да вот у нас в Ростове начальником уголовного розыска – Рувимович. Что, скажешь, природный казак?
– А что ж нам, если Рувимович – так в аптечную лавку? В нашей стране все народы равны. Все в армии служат, все за Родину кровь проливают. Ну а если кто увиливает – так это временные трудности. Грешен человек. Ты одно запомни, Прокопий. Наше государство принадлежит большинству. Кто поперек большинства пойдет – погибнет. Это как под поезд бросаться.
– Большинство, большинство – слова одни. Инородцы одни кругом, ихняя власть.
– Ошибаешься. Глубоко ошибаешься. Возьмем царский режим. Вот там действительно русскому мужику в палаты каменные путь был заказан. Да и вашего брата казачка к большим делам не подпускали. А кто делами заправлял? Клейнмихели да Нессельроде. Очень русские фамилии.
– Но они православными были!
– Бросьте. Они ж из выгоды в православие записывались. Это как теперь все диалектические материалисты – потому что выгодно. Перед революцией вся Россия помещалась в кармане французского банкира. А ты говоришь, одни инородцы. Да сейчас и среди вождей, и среди армейских командиров русских мужиков поболее, чем когда-либо со времен Александра Невского. А скоро еще больше будет. Из крестьян, из рабочих будет наше правительство.
Прокопий ничего не ответил. Молча перебирал в памяти фамилии известных комиссаров и командиров. Вроде бы Пронин малость преувеличивал. Все-таки комиссар есть комиссар, без пропаганды они не могут. И все-таки «железные» убеждения есаула поколебались: Пронин рассуждал толково. «Знает он жизнь, этот чекист. Да и на фронте сражался храбро. Наши его уважали: Пронин умел держать слово».
