— Брось дурить, — громче произносит тетя Надя, — неужели ты кисель? Возьми себя в руки. Переломи.
Крылышко удивляется: как это мама может быть киселем? И как это можно самое себя взять в руки да еще переломить?
— Николай человек хоть куда! Ведь ты же любила его.
А мама сердится:
— Господи, да разве я говорю, что он плох? Но ведь сама же знаешь, как иногда случается. Встретила другого, и уж прежнему конец.
— Беречь нужно, что имеешь, а не выискивать новое. Этак, если не держать себя в руках, и третьего встретишь, а там и четвертого. Зачем тогда заводила ребенка? А если завела, зажми сердце, пожертвуй кое-чем. Ничего, от этого не умрешь — отдышишься.
— Ну что вы меня все мучаете?.. — вдруг вырывается у мамы. — Не хочу я жертвовать, не хочу, не хочу! У меня последние десять молодых лет проходят. И я хочу пожить для себя…
Мама, держа в руках ножик и свеклу, уткнулась лицом в плечо тети Нади и горько плачет. А тетя Надя гладит ее пушистые, наполненные светом волосы. Рука словно выжимает свет: где она пройдет — появляется темная полоса.
Крылышко ничего не понимает из сказанного, но все же сердце у нее начинает ныть, а комната становится скучной. Штора уже висит шторой, даже порванная кое-где. Абажур висит абажуром, даже запыленный, линялый.
Крылышко тихонько вылезает в окно и медленно уходит в сад…
Папа в этот день заболел, и его положили в больницу. У него на плече открылась рана.
Без папы в дом стал приходить какой-то дядя Валера. На нем шелковый белый костюм. Лицо, как у мамы, напудренное. Коричневые волосы кудрявы и блестят, чем-то смазанные. Дядя Валера все время бережно поправляет их, боится потерять, наверное. От него, как от женщины, пахнет духами.
Крылышку все это не нравится. Особенно не нравятся светлые пристальные глаза.
Крылышку думается, что дядя Валера считает себя стеклянным: двигается осторожно, садится осторожно, кудри трогает осторожно.
Когда дядя Валера входит, он вежливо говорит:
— Здравствуй, детка.
Крылышко смотрит в сторону.
— Ответь же дяде Валере, — беспокойно улыбается мама. Она говорит не своим голосом, и даже не говорит, а поет: — Будь воспитанной девочкой! — И обращается к дяде Валере: — Совсем одичала. Мне сейчас не до нее. Все спуталось… Сам понимаешь…
Мама явно просит прощения. Крылышку обидно за нее. Обидно, что она старается говорить, улыбаться и двигаться не так, как всегда.
Крылышко делает улыбающееся лицо и выпрыгивает из дому на одной ноге. На крыльце становится серьезной, смотрит на дверь. Скоро она забывает про дядю Валеру и бегает с Наташей.
