— Подавать ли сигнал нашей кавалерии, господин военачальник?
— Пока рано. Только когда развиднеется и станет ясно, кто есть кто. Не хватало еще, чтобы наши зацепили по ошибке своих.
— Понято, — кивком отреагировал Катон. — Ну что, я пошел?
По возвращении в свою когорту Катон отдал приказания, и как только центурии расположились в четыре ряда, стена щитов вокруг повозок и раненых, которых за ночь значительно прибыло, существенно уплотнилась. Макрон распорядился выдать пращи — по одной десятке на каждую свою центурию, — и легионеры, довольно смутно различая конных лучников, размахивали кожаными ремнями и метали камни мелкой дугой поверх голов своих товарищей — по сути наобум, целя лишь в общем направлении врага. Невозможно было в темноте угадать, имел ли место недолет или перелет, поражали ли камни конников или хотя бы их коней — хорошо, если они хоть как-то удерживали неприятеля на расстоянии и мешали ему безнаказанно целиться. Постепенно град стрел шел на убыль — очевидно, враг решил приберечь их на потом, — и обе стороны обменивались лишь разрозненными выстрелами в ожидании, когда ночь доползет до рассвета.
Едва на востоке занялось изысканно-бледное свечение, острый взгляд Катона над кромкой щита окинул окружающую пустыню. Конные лучники были теперь вполне ясно различимы, и вместе с тем как прибывал свет, все четче проглядывались детали нестройного заслона всадников, обступившего две когорты. Теперь было видно, что их внешний вид и снаряжение несколько отличаются от парфянского (Катон его помнил по прошлогодним столкновениям). Получается, это войско из Пальмиры.
При мысли, что это могут быть союзники, посланные правителем искать помощи от Рима, Катона пронизал мутный ужас. Если это так, то тогда вся необузданная ночная схватка была не более чем трагической ошибкой. А это значит, что и тот раненый иллириец, и многие другие, что полегли с обеих сторон, оказались напрасными — более того, вредными — потерями. Впрочем, ужас унялся так же быстро, как и возник. Римскую пехоту вряд ли спутаешь с кем-нибудь еще, а всадники, вместо того чтобы отойти, ввязались в жестокий бой. Так что это бесспорно неприятель: прихвостни изменника Артакса и его парфянских покровителей.
По мере того как сероватый свет разливался по пустыне, конники снова взялись постреливать. Целились они высоко, так что стрелы вначале грациозно взлетали вверх, ненадолго зависали и уже оттуда стремглав, под крутым уклоном летели вниз на головы римлян. Даром что солдаты — и ауксилиарии, и легионеры — были надежно прикрыты щитами, мулы в повозках защищены не были, и их сражало одного за другим — с пронзительно-жалобным взревываньем они принимали в свою шкуру стрелы, которые безжалостно прошивали им нутро. Тем не менее и у врага не все шло гладко: на глазах у когорты один из всадников вдруг закинулся в седле, выронил лук и под алчные крики римлян замертво рухнул в пыль, сраженный пущенным из пращи катышем свинца.
