— Знаю, — промямлил он.
— Людям кажется, что они полюбили. Но они просто друг к другу привыкли. Эти браки потом легко рассыпались.
— А Ева-то при чём? — насупившись, спросил он.
— Кроме меня, Эдик, ты женщин, в общем-то, и не видел.
— Но ты, — он с трудом выдавил «ты», — вроде бы не уродка.
— Я знаю, — просто сказала она. — Но у тебя, Эдик, не любовь. Так что останемся друзьями. Твоё ещё всё впереди.
Как ни странно, Горман не расстроился. Ему даже понравилась простота и определённость её поведения. Он и сам подозревал, что любовь всё-таки не такая. На сомнения наводил повышенный интерес к телесной Вегиной красоте — на грудь или её ногу ему хотелось глянуть чаще, чем на лицо. Эдик презирал себя за эту пошлость. Но вот она разложила всё, как образцы пород по ящикам. И он сразу вспомнил спор о сексе и о любви. Получилось, что у него было первое и не было второго. И получалось, что Вега умница.
— Вот мы и дошли, — сказала она и тут же раздельно и нравоучительно добавила: — Мы — будем — друзьями. А?
— Конечно будем, — улыбнулся Эдик, поправляя массивные очки, которые от жары норовили поехать по носу.
Она опять легонько дотронулась до его руки и туманно глянула в гормановские очки голубыми глазами. Но Эдику уже не хотелось коснуться лебединозагорелой шеи, где струилось расплавленное золото, — он знал, что у них теперь дружба.
— Раз мы друзья, мне нужен совет, — сказал Эдик.
Вега только медленно закрыла глаза, соглашаясь.
— Завтра меня вызывают. Я не знаю, что там у них, но всё может быть… Короче, у меня подозрения…
— Какие? — удивилась Вега.
Горман говорил сбивчиво, невнятно, перескакивая, но такие были и подозрения.
— Я подозреваю Суздальского. Если Симонян убили…
— Вообще-то, я тоже на него подумала, — согласилась Вега.
— А следователю сказала?
— Я только предполагаю. Да и жалко, одинокий он.
— А у меня факты. Не говорить следователю?
— Если факты, то скрывать нельзя.
— Убить человека я бы мог только обороняясь, — задумчиво изрёк Горман.
— Эдик, а разве из ревности нельзя убить? — мило улыбнулась она.
