Рыдания Ри постепенно затихли. Большие глаза засверкали тем особым сиянием, которое меня всегда восхищало, светом надежды и добра.
— Я хочу еще раз встретиться с господином Кавамурой, — сказала она непреклонным тоном.
— Встретишься, — заверил я ее.
— Когда?
— Это можно устроить очень легко, — ответил я.
Она начала беспокоиться. А как же контракт с Маньчжурской киноассоциацией? И что скажет Амакасу? Я сказал, что сам поеду в Синьцзин и лично обо всем позабочусь.
— Спасибо, дядя Ван, спасибо! Я всегда знала, что на тебя можно положиться. Ты один такой…
И в этот момент, несмотря на все мои невзгоды, я ощутил нечто вроде абсолютного счастья.
Сказать, что Амакасу пришел в ярость, — значит не сказать ничего. Он страшно напился — таким пьяным я не видел его никогда. Официантки в «Павильоне Южного озера» в ужасе разбежались, когда он перевернул стол, разбросав и разлив по татами еду и напитки. Спотыкаясь, он прыгал по комнате, как взбесившийся зверь, стучал кулаками в стены и крошил вдребезги весь фаянс, попадавшийся ему на глаза.
— Я застрелю этого ублюдка Кавамуру! — вопил он. — А потом и о тебе позабочусь!
Но несмотря на весь шум и гам, Амакасу понимал, что потерпел поражение. Правительство в Токио уже одобрило производство нового фильма в честь столетия со дня окончания Опиумной войны. Азиатская киноассоциация была готова его снимать, а идею участия Ри в картине поддерживал сам генерал Тодзё. Фильм об Опиумной войне должен был убедить китайцев, что мы вместе боролись против белой расы. Кроме того, у Ри Коран не было поклонника влиятельнее, чем генерал Тодзё. Он даже заявлял, что хочет основать Клуб поклонников Ри Коран в Токио, чтобы соперничать с клубом в Синьцзине. Да и вообще, Тодзё никогда не любил Амакасу. А решениям генерала не могли перечить ни сам Амакасу, ни вся его Квантунская рать.
Наконец ярость вымотала Амакасу — и он открылся для меня со стороны, какой я в нем раньше не замечал. Со слезами на глазах, он захныкал как дитя, словно забыв о моем присутствии:
— Как она могла?! После всего, что я сделал для нее! Или молодежь больше ничего не понимает в преданности?
Я ответил ему как можно убедительнее, что дело тут не в предательстве, просто нужно помочь Ри Коран выжить. Она должна выйти на большую сцену. Не знаю, дошли до него мои слова или нет, но он тяжело опустился на пол, продолжая жалобно стонать:
— Но ведь ее сцена здесь, в Маньчжоу-го! Мы строим Новую Азию прямо здесь, в Синьцзине, и это большая сцена!
