— О, сэнсэй! — сказал он. — Вы слишком строги. Не может ведь каждый из нас быть человеком мира, как вы.
— Человеком мира?! — заорал Намбэцу. — А что ты знаешь о мире? Вот чокнутый иностранец, он знает! Он по всему свету путешествовал. Вот он интернационален. Поэтому у него есть что сказать, не то что у вас, олухов!
С этого момента Намбэцу ни на Танаки, ни на галерейщика больше внимания не обращал и беседовал только со мной. Пепси и коньяк сделали свое дело. Его речь стала неразборчивой, и он поманил меня жестом к себе. Танаки пришлось поменяться со мной местами, что он и сделал с чувством явного облегчения.
— Сид-сан! — сказал Намбэцу конфиденциально, дыша мне в лицо коньячными парами. — Пришла мне пора раскинуть ветви и выбраться из этой крошечной островной страны на международный уровень. Я знаю, иностранцам нравится мое искусство. После войны американцы покупали мои картины. Знаешь, я даже продал несколько штук генералу Макартуру. Но американцы ушли. Пора и мне пересечь океан. Ты знаешь людей в Нью-Йорке. Я назначаю тебя своим представителем. Я хочу, чтобы ты представлял мое искусство в других странах.
Хотя мне и польстила его уверенность в моих связях за границей, от этой просьбы мне стало не по себе. Я знал, что просто так я отказаться не могу. Это будет воспринято как оскорбление. Мне очень хотелось знать, не предложил ли он это сначала Исаму. Тот был устроен в жизни лучше моего и куда удачнее мог бы помочь Намбэцу развернуться в Париже или Нью-Йорке. Или он слишком уважал Исаму как художника, чтобы делать ему такое предложение? Я же для него только критик, кинокритик из местной англоязычной газеты, поэтому меня можно просить о подобных услугах, не опасаясь оскорбить. Конечно же я должен быть польщен. И это льстило мне… на самом деле. Но каким образом мне придется выполнять обещание, если я его дам? Да, Ёсико просила меня о подобной услуге, но она же сама и спасла меня от позора, пустив в ход свои предпринимательские способности. Она сама оказалась готова уехать и продвигать себя в Голливуде, Чикаго, Нью-Йорке. И я сорвался с крючка. В случае же с Намбэцу я почувствовал, что на горизонте замаячила беда.
Той ночью, добравшись-таки до постели — в одиночестве, должен заметить, — я решил: напишу-ка я Брэду Мартину или, возможно, Паркеру Тайлеру. Может, они дадут мне совет, как справиться с так некстати свалившейся на меня проблемой. Я заснул, и мне приснилось, что я иду по проспекту Ясукуни, самой густонаселенной части Синдзюку, в одних трусах. И ощущаю себя до ужаса неприятно. Проснувшись, я не мог вспомнить, как я вышел из этого затруднительного положения, если вышел вообще.
