Достаточно было лишь посмотреть на то, как он каждый день приезжал в свой офис в здании «Дайичи Лайф Иншуренс» и как уезжал из него. Это была военная операция, поставленная в стилизованной манере торжественной церемонии из пьесы театра но. Когда мы оказывались неподалеку и нам нечего было делать, Карл и я шли посмотреть на это, чтобы немного повеселиться. Настоящий театр. Пока военная полиция сдерживала толпу, лимузин останавливался у главного фасада здания, причем каждое утро точно в одно и то же время. Звучал свисток, торжественный караул салютовал винтовками, дверь лимузина отворялась, и всегда одним и тем же солдатом, в одной и той же манере — лицом к капоту, и ВКОТ выходил из своего черного экипажа, в своей знаменитой фуражке со сломанным козырьком. Он поворачивал свой орлиный профиль сначала направо, потом налево, как бы не замечая смолкнувшую толпу, и, не приветствуя ее ни взмахом руки, ни прикладыванием пальцев к козырьку, стремительно поворачивался и энергично, но никогда слишком быстро, шагал к входной двери. Этот очаровательный спектакль повторялся каждый день, кроме воскресенья. Сьюзен приобрел торжественную солидность сёгуна, и каждое движение его тела демонстрировало высокомерное равнодушие к людям, которыми он управлял с властным видом строгого, но мудрого отца.
Я служил мелкой сошкой в гигантском колесе ВКОТовского отдела гражданской информации. И был совсем не прочь остаться на этой скромной должности еще немного. Но самые прекрасные жизненные планы имеют обыкновение рушиться из-за вмешательства непредвиденных обстоятельств. Я должен был почуять беду, когда нас с Мерфи однажды вызвали в офис Уиллоуби, что случалось весьма нечасто. Даже Мерфи Уиллоуби никогда не вызывал, разве что по служебным делам. А я без рекомендации господина Капры вообще никогда бы с ним не встретился. И, лишь попав к нему в штат, я понял, какой недостижимой привилегией воспользовался.
Мерфи тоже не почуял подлянки, хотя он, стойкий приверженец Рузвельта, люто ненавидел, когда Уиллоуби называл себя республиканцем правого толка, «слегка правее Чингисхана». Неисправимый оптимист, Мерфи предполагал, что нас, возможно, специально выделили, чтобы как-то по-особому наградить или (тут, конечно, загадывать нельзя) даже повысить. Он держался до странного весело, бодро поднимаясь по лестнице в своих больших черных ботинках, со свежей короткой стрижкой: весь из себя безупречный солдат от фуражки до каблуков. Я шел за ним тоже веселый, мрачного предчувствия не было. Уж очень хотелось узнать, что этот старый монстр нам приготовил. Нам приказали ждать в отдельной комнате. И когда молодой офицер пригласил нас войти, мы прождали уже больше получаса.
