— Я там много не заработаю. Туда люди идут со своим хлебом и приварком, а мне где взять? Работа тяжёлая. Без хорошей еды даже такой сильный парень, как Меле, не сможет много копать.
— Твоя правда.
— Моя, моя… И правда моя, и беда моя.
— Племянник у тебя непутёвый! — с сожалением сказал Бекмурад-бай. — Будь он умным человеком, всё было бы хорошо. Говорят у нас — и правильно говорят! — что рука руку моет, а обе руки — лицо. А твой племянник забывает о благодарности, забывает о взаимовыручке. Очень много он тебе помог бы в такое тяжёлое время: мог по жребию поехать, мог в хозяйстве работать. Но он не слушает умных слов. Помнишь, когда он увёл лошадь Вели-бая, тот хотел на него в суд подавать? А я сказал: «Не трогай Аллака! Своими глазами не видел вора, значит молчи, клеветать на человека нельзя по одному подозрению». И Аллаку я тогда сказал: «Привезу твою молодуху, поставлю над вами кибитку». Но он не захотел, потому что у него нет разума. Он не может взять добычу, которая сама идёт в руки. Ушёл вот из родных мест, где-то скитается, как бродяга бездомный. Стал преступником в глазах властей, отщепенцем народ его считает. Ну, скажи, разве умный человек мог продать отцовский надел земли только потому, что жениться приспичило? А он — продал. Не посчитался, что с этой земли твои дети кормятся, что сам он в твоём доме живёт и должен быть тебе благодарным. Взял и продал землю чужому человеку. Уж хоть бы своему аульчанину уступил! Так я говорю?
Худайберды-ага, всё время порывавшийся что-то сказать, спросил, пристально глядя в лицо Бекмурад-бая:
— Это какую же добычу, шедшую ему в рот, не сумел съесть мой племянник?
— Одно пустяковое дело я ему доверил: надо было пристукнуть того желторотого мальчишку, с которым он сейчас шатается.
— Не надо нам такой добычи! — строго сказал Худайберды-ага. — Волк ест зайца, а заяц — траву. В нашем роду никого нет, кто вырос бы на человечьем мясе.
— Вы — зайцы? — усмехнулся Бекмурад-бай.
— Мы — не волки! — отрезал Худайберды-ага и перевернул свою пиалу вверх донышком.
— Ну, ладно, не будем об этом.
— Не будем. Пусть кто хочет погружает руки в кровь, а у нашего рода руки всегда были чистыми!
— Успокойся, Худайберды-ага. Всё это давно прошло, просто к случаю вспомнил.
— И вспоминать такого не надо! Вообще о таких вещах не надо вспоминать!
— Ты прав. Давай оставим этот разговор. Я хочу сказать о другом. Со вчерашнего вечера я много думал, как облегчить твою участь, и вот что решил: хватит Аллаку шататься по барханам, как разбойнику с большой дороги. Доходится до того, что в самом деле разбойником станет, попадёт в тюрьму или ещё дальше. Ты найди племянника и объясни ему, что честный человек не должен дружить с убийцей, если не хочет, чтобы люди и его посчитали преступником. А когда он это поймёт, ты сделай вот что: две-три сотни из тех тысячи двухсот, которые я тебе дам, разменяй и отдай Меле. На остальные выкупи молодуху племянника, поставь ему мазанку рядом с собой. Ты поступишь, как должен поступить дядя, и Аллак будет тебе признателен. После этого вы подпояшетесь и пойдёте вдвоём на земляные работы. Если не две, то полторы делянки одолеете. Вот тебе мой разумный совет. Поговори с женой, поговори с сыном. Уверен, что они одобрят. Ну, а если нет, тогда дело ваше, поступайте, как знаете.
