Им можно было развлекаться! Хотя налоги касались их тоже, но кто устанавливал развёрстку? И зачастую ка долю аульного богача и самого последнего бедняка приходилась одна и та же сумма уплаты. А кроме того баи ловчили, где могли: своя рука — владыка. Я — дал, ты — взял, кто видал?
Когда пришло распоряжение покупать у дайхан для армии лошадей по низким довоенным ценам, богатеи сразу же появились верхом на таких захудалых клячах, каких в другое время в арбу постыдились бы запрягать. Кто мог спросить, куда подевались их чистопородные скакуны? Яшули аула или арчин? Но у них и у самих рыльце было в пушку, сами отогнали лучших коней на дальние выпасы. А если где-то и возникал недоуменный вопрос, неизменно слышался сокрушённый ответ: «Ай, плохие времена… бескормица. Пал жеребец». Бедняки, даже при желании, не могли пойти на такие ухищрения, и поэтому в первую очередь страдали они, отдавав за бесценок последнего коня.
Так тянулось до июня 1916 года, когда над головами дайхан грянул новый гром. Начальник Марыйского уезда собрал представителей Иолотанского и Пендинского приставств, арчинов из всех волостей, старейшин племён и объявил новый царский указ: всё мужское население от девятнадцати до тридцати четырёх лет, непригодное для военной службы, должно отправляться на трудовую повинность.
По аулам прошёл стон. Ударились в слёзы матери и жены; собираясь вместе, угрюмыми словами перекидывались отцы. На какое-то время, казалось, даже стёрлась грань между бедняками и богачами — ведь последних тоже касалось царское распоряжение.
Указ перерастал рамки обычного: дело шло не о простом налоге, а о том, что самый цвет туркмен должен ехать неизвестно куда, и вернутся ли они — тоже неизвестно. Зашевелились ишаны и муллы, смутные слухи, один другого тревожней и хуже, серыми змеями поползли от селения к селению. И всё чаще и твёрже стало раздаваться: «Не дадим!»
Такой оборот дела не на шутку встревожил начальника уезда. Указ должен быть выполнен — за это уездный начальник отвечал головой. Но, будучи человеком неглупым, он понимал, что простым недовольством здесь не обойдётся, пахнет серьёзной смутой, чего в настоящее время допускать было нельзя ни в коем случае.
Проще всего можно написать в Ташкент генералу Калмыкову, проинформировать его о создавшемся положении и попросить помощи. Но при одной мысли о том, как будет реагировать генерал на такую просьбу, полковник досадливо морщился, шагая из угла в угол по своему кабинету. Надо было решать самому, но — как решать?
