— Ты кому, блядь, сосать предлагаешь? Пацаны, вы видели, он говорит «соси»? Мне говорит «соси». У него. Он не охуел?
— Серый, успокойся. Чувак без бензина почти. Просит бензина слить ему. Вот и все, — просил Шульга.
Но Серого было не унять. По его представлениям за предложение отсосать он должен был убить иностранца на месте, убивать же в планы Серого не входило, поэтому он решил избрать другую, менее опасную для иностранца, тему для разговора. Речь идет об общей истории.
— Что, немец, стрелял в моего деда во Вторую мировую? — выдохнул он почти ласково.
— Но я не служил в вермахте, — удивился француз.
— Ну-ну. Все вы не служили.
— Я этнограф.
— Все вы, блядь, кто этнограф, кто радист, блядь, кто повар. Непонятно только, кто тут деревни жег, когда все, блядь, этнографы и повары.
— Серый, Серый, — снова вступил Шульга, — ты ебнулся! Ему ведь сорок лет! Какая, на хуй, мировая? Его еще не было тогда!
— Я из Франции! Я не германец, — наконец, понял суть претензий к себе француз.
— Да один хуй! Что Франция, что немцы!
— Они не воевали против нас, французы, Серый, ты че? — попытался образумить приятеля Шульга.
— Ага, расскажи. Я, типа, блядь, тупой. Я, типа, блядь, не знаю. Они заодно были. У них этот. Как его. Муссолини был! Что, ссука, любишь своего Муссолини?
Француз молчал, Серому казалось, что молчал пристыженно, на самом же деле молчание иностранца было растерянным. Он не знал, что сказать, и ни разу в жизни не бывал в настолько тупиковой ситуации.
— Нельзя фашистом быть, понял, ссука! — почти просил того Серый. — Мы тебе бензина отольем, а ты пойдешь и деревню сожжешь! В Хатыни был, блядь? Ну, был?
Иностранец помотал головой.
— Ты едь давай в Хатынь. На хуй сворачивай своих бабуль и едь в Хатынь. Помяни! Извинись! Посмотри, что вы там натворили со своим Муссолини. И извинись! Целую деревню дотла спалили. Один дед остался в живых. И у того внука убили. И он там стоит, памятником, а на руках пацан мертвый. Иди, блядь, извинись, сука! Я там плакал, когда в пионерах был! — признание Серого прозвучало слишком сентиментально и, чтобы вернуть себе ореол мужественности, он изо всех сил шарахнул по металлу машины кулаком.
Иностранец заметно вздрогнул.
— Едь давай. В Хатынь!
Француз понял, что ему представилась возможность остаться в живых, и торопливо сел за руль.
— Смотри, блядь! В Хатынь. Если узнаю, что в Хатыни не был — найду и урою! — кричал ему в лицо Серый. Серый был страшен. — Потому, что нельзя фашистом быть, как ты! Нельзя женщин и детей стрелять, как ты, понял?
