— Эти?
— Да.
— Все листки?
— Есть еще несколько под матрацем.
— Почему они там?
— Я работал тайком от Нади. А когда услышал, что она идет, спрятал их.
— Да… Но неосторожно было держать это здесь.
— Ведь это только наброски. Но я понимаю — действительно неосторожно.
— Но как у вас хватило сил проделать все это, товарищ Снесарев?
— Не знаю. Не могу ответить, товарищ Ваулин. Помню только, как я отошел от форточки, а дальше ничего… Думал: «Если он придет утром, убьет меня, то вряд ли догадается перелистать тома энциклопедии».
— Вы можете описать его внешний вид? Черты лица?
— Он все время держался в тени. Лишь одну секунду я видел его. Высокий, худощавый…
— Так. А какой голос у него? Говорит он по-русски чисто?
— Довольно чисто, но, я бы сказал, деревянно.
— Деревянно?
— Да. Старательно выговаривал все буквы. Все правильно, но мы так по-русски не говорим.
— Не вспомните ли, давно эта рамка лежала на полу?
— Какая рамка?
— Для фотографий.
Майор протянул ее Снесареву.
— О нет! — Снесарев попытался приподняться, опереться на локти, но, почувствовав страшную слабость, сразу же опустился. — Рамка висела над кроватью.
— Пустая висела над кроватью?
— Пустая? Нет, в ней была фотография. Я снят с дочуркой, с Людмилой.
— Фотографии нет. Он ее вынул из рамки… А сахар почему на полу?
— А-а… Наверное, уронил его. Он унес всю еду, какая была у меня, чтобы я не ел еще сутки, чтобы после сна был слабее.
— Кусок погрызен.
— Крыса погрызла. Он вспугнул ее. А потом она, должно быть, опять прибегала, когда я лежал без сознания.
— Не буду вас больше утомлять. Думаю, он уже знает, что дорога сюда для него закрыта. Жаль…
— Опасный, должно быть?
— Да, по всем признакам, очень опасный, хотя и с развинченными нервами. Но это вы сами поняли. Ну, поправляйтесь. Мы еще увидимся.
Майор простился. Внизу затарахтел мотоцикл.
«Пикап», крытый темным брезентом, выехал за город. Начиналось утро, безветренное, очень холодное, с бледным безоблачным небом и багровым рассветом, утро ранней зимы 1941 года, зимы без оттепелей и обильных снегопадов.
Окончились дома охтинских предместий. Улица незаметно перешла в загородное шоссе, которое уходило в поля, под пролеты железнодорожных мостов. По сторонам темнели покосившиеся плетни огородов, в которых осталось очень мало жердей, поваленные снежные щиты, груды нарезанного торфа, сложенные как могильники, и одинокие трубы кирпичных заводов, похожих на большие сараи.
За городом посередине дороги тянулся горбатый снеговой гребень, который ругали водители, — здесь машину при быстрой езде можно запросто посадить на диффер. По сторонам гребня укатаны глубокие оледеневшие колеи. Дорога шла виражами, с унылыми ветлами по бокам.
