Залив к западу от Кронштадта был перегорожен плотнейшими минными полями. Неодолимым казался барьер, составленный гитлеровцами из десятков тысяч мин.
— Старуха плывет! — Офицер определил на глаз примерный возраст плывущей мины и подал команду.
Раздались два резких выстрела скорострельной пушки. Желтое пламя взметнулось над миной. Эх, если бы на борту был в эту минуту Ганька!
Корабль наращивал скорость. Дул ветер, еще холодный, но холодный по-весеннему, в упругости которого чувствовались теплые струйки. Медленно плыли к западу облака, немного потрепанные по краям. Как мало нужно времени, чтобы они, пройдя над кораблем, пересекли линию блокады! Как близка эта линия отсюда! И кому послужит окно, открывшееся в облаке, — нашему или вражескому истребителю?
— Не взять ли нам круче к берегу? — донесся с мостика голос офицера.
— А что?
— Да что-то неладное начинается…
Метрах в полуторастах от корабля разорвался снаряд, подняв смерч изо льда и воды. Никто не был испуган, но все озадаченно посмотрели друг на друга.
— Неужели нас заметили? Или это случайность?
— Надо идти к берегу. И там переждать. Не думаю, чтобы нас заметили.
Но подойти вплотную к берегу не удалось — туда ветром нанесло льда.
Корабль стал огибать ледяное поле. Теперь берег был отчетливо виден и без бинокля. Эта зона была безопасной. Но, когда поворачивали назад, пришлось пустить в ход багры, которые не забыл взять Пахомыч. Так, отжимая льдины, которые пытались замкнуться в кольцо, они выбрались на чистую воду и пошли к заводу.
Когда высаживались на пирс, офицер козырнул, а затем улыбнулся и развел руками:
— Позвольте вручить вам подарок от флота. Подарок, что и говорить, бедный. Однако думаю, что не лишний. Сейчас ничем больше не можем отблагодарить вас, товарищи.
Он вручил Снесареву пропуск на всех в душевую эсминца, стоявшего недалеко от завода.
— Ну, и чаем напоим, само собой, если пожелаете. Чай у нас настоящий.
— Пожелаем, конечно. А веничком балтийцы обеспечат? — учтиво осведомился Пахомыч.
— Только мочалкой.
Они простились.
— Чую, штучка твоя будет злая для фашистов, — говорил Пахомыч Снесареву. — Неприятная для него штучка! Хоть и совестно хвастать, а чую, но…
— И я думаю об этом самом «но». Одна у нас дума, Сергей Пахомыч!
— Ты о трясучке?
— Да, о вибрации. Видно, с этим родился наш первенец.
— Н-да, должно быть, скажется на нем еще трясучка. Но ведь как строили, как строили-то! Прощенья не просим, а понять нас надо…
