И уже читалась в письмах ее новая тихая мольба, что истлел совсем заборчик, надо б оградку новую, лучше б из железа, а денег нет! А у меня в душе явилось что-то навроде гармонии – было так хорошо, что где-то под Запорожьем обретает смысл и мой труд. Будь у меня свой дом, я мечтал бы покрыть его шифером. Теща полжизни копила, даже не на дом, а хоть на свой домишко. Она, душа крестьянская, плавала по Тихому океану, добывая стране икру, рыбу, печень трески, – и знала полжизни, для чего работает. Я же работал даже не ради осязаемой цели, а из страха оказаться в долгах или под страхом не отдать долгов, или от страха умереть в безвестности. Но зачем копил деньги мой дед? Для пишущей дурацкой машинки, которую никогда бы не позволил купить даже самому себе?
Теперь я ощутил странный вкус к эпилогам… Вот повстречался с Майклом, о котором даже не вспоминал… Оказалось, что его англичанин был шпионом – собирал секретную информацию. Шпиона выдворили из страны, а Майкл, то есть Миша, лишился престижной работы и просидел несколько месяцев в Лефортово, пока шло следствие по его делу, но все же вышел на свободу. Жена развелась с ним, сошлась с богатым иностранцем и покинула с дочкой нашу страну. Вместо индейских роскошных волос Миша стал носить короткую спортивную стрижку. А объявился он потому, что продавал по дешевке свой маленький компьютер: ему надо было платить за снятую у злобливых пьяниц комнатушку. Я получил как раз очередную порцию денег за свои литературные труды… Бережно я вез их по заснеженной Москве, будто драгоценный горячий бульон, уже воображая, что еду со своим сиротливым маленьким компьютером в тещин домик. Уеду, уеду, уеду! – и стану там, на Украине, как на чужбине, задушевно писать о родном и родных! Но место это оказалось вовсе не приспособленным для мук творчества: у меня там отсохли руки от блаженства чистейшего, настоянного на садах и травах воздуха, а душа упорхнула на свободу днепровских просторов, так что было ее не поймать, да еще и теща вечно что-то жарила да варила, мучая старый, ржавый керогаз; она уверовала тем летом, что готовить на керосине ей обойдется дешевле, чем на газе. И надо было возвратиться в Москву, чтобы, как в клетке, снова сидя в четырех опостылевших стенах, начать выдавливать что-то тоскливое.
Дал знать о себе Иван Петрович – он устроился уже не просто охранником, а начальником охраны супермаркета и звал меня к себе работать на условиях самых выгодных: я должен ничего не делать, а буду сидеть у него в кабинете и писать в полном покое да тишине новый роман. Он так был озадачен моим отказом, что не находил слов и только возмущенно восклицал: «Да ты же писатель! Писатель!» «Ну что мне делать в супермаркете, если я писатель?» «Да как это что? Дурак ты – писать, писать!»
