Я уткнулся взглядом в меню. Положение становилось неприятным.
– Вишисуаз тут очень хорош, – сказал я.
Вся эта сцена попахивала абсурдом, и никакие попытки сменить тему меня бы тут не спасли, однако я оптимист, и поэтому решил все-таки попробовать.
– Нам бы уже что-нибудь заказать. Мне скоро бежать к врачу.
– Слушайте, – сказал он. – Вы в долгу у себя, у меня и еще у массы людей – вы должны остаться в физике. Мы вложили в ваше образование бессчетно часов. Лет! Вы не можете вот так взять и бросить это на ветер. Свой талант. Образование. Это оскорбление. Неуважение! И ради чего? Ради художественной прозы? Ничтожного голливудского барахла? – он побагровел. Крошка с завтрака выпала у него из бороды.
Я оторопел от этой вспышки гнева. С одной стороны, я совершенно не имел в виду бросать физику, с другой – рвался сказать: «Как вы смеете указывать, что мне делать со своей жизнью?» Но, как ни крути, он задел мое чувство никчемности. Зачем я возился с бестолковым голливудским барахлом? Я попробовал все поставить на свои места.
– Я же не сказал, что собираюсь работать в кино.
– Так иначе зачем писать сценарий?
– Просто так, это хобби, вот и все.
Подошел студент-официант.
– Помните о своей ответственности. У вас талант. Вы обязаны чего-то добиться в жизни.
Официант одарил меня понимающей улыбкой. Небось подумал, что это мой отец.
Я заказал омлет и вишисуаз. Профессор тоже взял омлет, а от вишисуаза отказался. Кулинарные рекомендации интеллектуального извращенца его, похоже, не интересовали. К середине трапезы в его бороде обжилась новая крошка. Мы болтали на общие темы. Когда настала пора идти к врачу, мне полегчало, хотя, как впоследствии оказалось, облегчение это было обманчиво.
Я бы мог, думаю, взглянуть на тираду профессора Брадокроха со стороны и позабавиться. Застрял в своей узкой области и не в силах ценить творчество других людей. Но тогда смотреть со стороны не получалось, и его слова мне всерьез не давали покоя. Наконец я обсудил их с Фейнманом. Тот, хотя тоже до некоторой степени осуждал большую часть современной литературы, писателей уважал – как, похоже, все стези, требовавшие того, что он ценил превыше всего: воображения.
Было время, я сам подумывал писать прозу. Конечно, я читал лекции, то есть разговаривал под запись. Но это просто. И вот на одном сборище на факультете английского я просил, шутки ради, как бы мне начать писать прозу, и один человек, очень уважаемый мною профессор, сказал: «Да просто пиши и все».
