Думаю, пробеги по камере мышь или пролети за окном ночная птица в бесшумном и зыбком полете, мы завизжали бы, потеряли от страха рассудок, бросились в беспамятстве, сломя голову, куда глаза глядят, и заблудились бы в лабиринтах крепости. Но тихо было вокруг, торжественно. Только лунный свет подбирался ближе, озарялся все ярче край бойницы.
— Скатерть на столе, — прошептала Марина.
Она отшатнулась и потащила меня за собой. Сами похожие на привидения, едва касаясь каменных плит, мы пролетели по серебряным лунным пятнам и выскочили наружу. Здесь по-прежнему было безлюдно, тепло, величественно. Крепость спала.
На пальчиках, как балерины, добежали до колодца и перевели дух. Это была уже своя территория.
— Какая ты фантазерка, Марина! — зашептала я. — Или ты хотела нарочно меня напугать? Что за скатерть тебе привиделась?
— Даю тебе честное благородное слово, — прижала Марина руки к груди, я видела на столе скатерть. Она была красная. Темно-красная, тяжелая и свисала до самого пола.
— А вот я завтра пойду и проверю.
— Нет! — цепко схватила она меня, — не надо. Раз ты не видела, значит, он мне одной показал.
— Кто?
— Железная Маска.
— Сумасшедшая ты, — покачала я головой, — идем лучше спать.
И вовремя сказала. Едва мы успели добежать до палатки, как из соседней высунулась растрепанная Иннина голова:
— Вы почему бегаете, девочки? Что-нибудь случилось?
— А мы… А у нее живот заболел, — нашлась я, а Марина тут же скорчила жалобную гримасу.
Объяснение было принято. Только мы с колотящимися сердцами улеглись, Инна принесла Марине лекарство и стакан воды запить. Зашевелились на походных кроватях девочки. Кто-то сонно сказал:
— Ой, и что вы все ходите, ходите…
Приключение сошло с рук. Инне, наверное, просто не могло прийти в голову, на что способны ее последовательные ученицы. Что ж, сама учила нас никогда ничего не бояться.
На следующий день я побежала вместе со всеми на пляж, на излюбленное место с наружной стороны крепости.
В тот день Марина с нами не пошла. Она сказалась больной и села рисовать. Вечером мы всей палаткой приставали, чтобы показала, но она прятала набросок и просила:
— Девочки, не надо. Закончу — обязательно покажу.
Вот какая это была картина. Камера Железной Маски. Такой мы видели ее в неверном лунном сиянии.
На кровати скомканные простыни, свалилась подушка, но не на голые плиты, а на ковер тусклого рисунка. Сам ОН сидит у стола, но разглядеть его невозможно. Он в тени. Он сам тень. И застыла эта скорбная тень, опершись локтями на красную скатерть и обхватив руками тяжелую голову. Скатерть смята, сдвинута, свисает одним краем до полу, вся в глубоких изломанных складках. Из складок выглядывают кошмарные рожи и дразнят узника высунутыми языками. На столе — драгоценный кубок, матово отсвечивающий изумрудами и рубинами, и только из одного камня луна высекла искру, тонкий, как игла, луч.
