Жизнь стала потихоньку налаживаться. Мама и Саша теперь работали на Ситроэне и неплохо зарабатывали. Дядя Костя, изломавшись на разгрузке вагонов, сдал экзамены и сделался шофером такси, как многие бывшие военные. Тетю Лялю чтили и уважали в клинике. Если ей выпадало ночное дежурство, то дежурного врача с нею, с простой сестрой милосердия, не оставляли. Это было почетно, это было и обидно. Доверять доверяли, но прав так и не дали. Женская судьба ее тоже не складывалась. За нею ухаживали, многим мужчинам она нравилась, хоть многие и побаивались острого ее язычка. Но ухаживания, как правило, ничем не заканчивались. Да и кому она была нужна с двумя детьми, да еще болезненно ревнивыми ко всем мимолетным поклонникам.
За год мы слегка приоделись. Уже не так стыдно было показываться на улице. В праздники стол ломился от вкусной еды. В те годы Франция процветала, продукты были необыкновенно дешевы, было изобилие всего. На обед у нас всегда было свежее мясо, прекрасные овощи. И кредит в ближней лавке.
Самым большим праздником в среде русской эмиграции считалась Пасха. Отмечали пышно, во всех русских церквах шло торжественное богослужение. Бабушка настаивала, чтобы всю святую неделю мы ходили в церковь, особенно в четверг на чтение «Двенадцати Евангелий».
Это была утомительная служба, заканчивалась она поздно вечером. Во время службы все стояли с зажженными свечами, а потом последнюю свечку надо было принести домой непогашенной, и бабушка зажигала от нее лампаду.
Горящую свечку вставляли в бумажный фунтик, чтобы трепетный язычок пламени не задуло ветром. Из церкви выходило множество народу, шли, сберегая наполненные золотым сиянием кулечки. Встречные французы с любопытством оглядывались на невиданное шествие людей с таинственно освещенными снизу лицами.
Петя оказался самым изобретательным из нас. Смастерил хорошенький китайский фонарик, и ему всегда удавалось донести свечу. А Татке не удавалось, у нее гасло. Она тащилась за братом и канючила:
— Я снова хочу зажечь, Петяяя…
Он не давал, пускался в нравоучения, мол, зажигать по дороге свечи нечестно, мол, самому надо иметь голову на плечах, а не кочан капусты. Мы с Мариной сговаривались заранее, жулили потихоньку от всех. Если у нее гасло, она зажигала от меня, и наоборот.
В маленькую церковку неподалеку от Вилла Сомейе ходили мы и на вынос Плащаницы. Но Страстная Суббота была поводом для встречи всех русских на рю Дарю. Там стоял большой храм, построенный еще Александром III, великолепный, с небольшими ребристыми главками вокруг главного купола. Он был виден издалека, из ущелья прямой улицы, а когда к нему приблизишься — открывался во всей красе, окруженный кружевной оградой чугунного литья.
