Возвратившись в отель, я шла в нашу комнату, там тихо сидела, чтобы не разбудить спящего дядю Костю. Со времени Антигоны он постарел, под глазами появились водянистые мешочки, уголки рта опустились, от них проложили дорогу первые морщины. Спал он неспокойно, ворочался или начинал жалобно стонать. Мне становилось жалко его до слез.
Томительно тянулось время до обеда. За обедом в глубокую тарелку наливался суп. Чего там только не было намешано! И всегда очень вкусно. Вместе с нами обедал муж мадам Рене, сухонький, скучный человечек. Если мсье открывал рот что-нибудь сказать, мадам немедленно перебивала на октаву выше. Я каждый раз думала, что они ругаются, но каждый раз после обеда они мирно расходились по своим делам.
Когда я пришла обедать в первый раз, мсье налил всем, в том числе и мне, по стакану красного вина. Я смотрела на стакан, раскрыв глаза и разинув рот. У нас дома пить вино детям категорически запрещалось. Петя однажды пригубил из дядиной рюмки, так что поднялось! Как! Он с детства приучается пить вино! Он станет пьяницей! Он кончит дни под забором!
Ясно, я запротестовала, отставила стакан в сторону, а мсье удивленно смотрел, держа на весу замершую руку с графином.
— Pourguoi ces fantaisies?[4]
Я вскочила с места, подбежала к крану, пустила в раковину воду и стала пить с ладошки, изображая на лице неземное блаженство. Мсье откинулся на стуле, рука с графином опустилась, вино едва не плеснуло на скатерть. Глаза его выпучились, а брови взлетели, наморщив лоб. Мадам вскочила, затарахтела, пытаясь оттащить меня от раковины и показывая, что от сырой воды у меня в животе заведутся лягушки. Чтобы я хорошенько это усвоила, она ткнула в мой пупок пальцем и несколько раз повторила:
— Коа! Коа! — и, растопырив пальцы, показала, как прыгают лягушки.
Но я настояла на своем. Вина мне больше не давали, снисходительно наливали остывшую кипяченую воду, подкрасив ее все же капелькой бордо.
После супа полагалось очистить тарелку кусочком батона, перевернуть ее, и на донышко мадам Рене клала десерт. Что-нибудь сладкое или нежный творожок, завернутый в бумажку.
Диковинным был этот обычай — есть с донышка тарелки. Я старательно копировала движения мадам, чтобы не попасть впросак. Я вечно была напряжена и панически боялась, как бы меня не приняли за дикарку, приехавшую из джунглей, не знающую, с какого конца вилки едят. Но мадам была снисходительна. Очень снисходительна.
Или вот еще деталь. Русские едят много хлеба. В завтрак, в обед, в ужин. Французы большей частью за завтраком в виде бутербродов. Такого, чтобы сидеть с ломтем хлеба и заедать им суп, у них нет. У мадам Рене я отучилась есть хлеб. Потом, уже дома, это вызывало целые скандалы.
