— Петя, что ты ходишь за мной как на веревочке привязанный? Иди, займись каким-нибудь делом.
Тогда Петя начинал беситься — скакал по комнатам на воображаемой лошади, прыгал на кровати или подкрадывался к Марине и подкидывал ее косы.
— Петька! — отмахивалась Марина, — не мешай мне! Видишь, я думаю.
Странная она была девочка, Марина, молчаливая, мрачноватая. Иногда на нее «находило». Она начинала прятаться от всех, сидела в дальней комнате, глядя перед собой в одну точку. Бабушку это очень волновало, она шепотом докладывала возвратившемуся поздно вечером дяде Косте:
— На Мариночку снова молчун напал.
Дядя Костя на цыпочках приближался к Марининой кровати и тревожно вглядывался в лицо спящей дочери.
Но бывали вечера, когда все семейство собиралось вместе. За ужином, за разговорами, время летело быстро. Я замечала, как мама все чаще и чаще трет лоб. Тогда я пристраивалась за ее спиной, вытаскивала шпильки из золотой прически. Мама очень уставала от толстой косы. С последней шпилькой коса падала, чуть-чуть не доставая кончиком до полу, а мама становилась совсем молоденькая.
Марина залезала в кольцо дядиных рук, сидела в неудобной позе на кончике табуретки, внимательно разглядывала каждого.
Петя пристраивался сбоку от тети Ляли. Но вот, разбуженная голосами, на пороге появлялась Татка. Сонная, взлохмаченная, в ночной рубашке, она начинала ревниво оттеснять брата.
— Уйди!
Между ними начиналась ссора. Тогда тетя Ляля с терпеливым лицом усаживала Татку на колени, Петьку обнимала свободной рукой, после чего Татка начинала кунять и засыпала, прикорнув на материнском плече. Через некоторое время тетя Ляля уносила ее и снова укладывала, но чаще всего Татка опять просыпалась и требовала, чтобы с ней играли.
Вечерние посиделки заканчивались всегда одинаково. Мама поднималась, целовала бабушку и говорила:
— Пора и честь знать, завтра вставать чуть свет.
Обнимала меня за плечи и вела в нашу комнату.
Я зарывалась с головой в одеяло, потом вылезала из-под него, копошилась в кровати, отыскивала местечко поудобнее, и ждала, пока мама кончит переплетать косу, возиться за занавеской, где на палочках с веревочными петлями развешаны были ее платье и блузка с юбкой.
Я прислушивалась к звукам из соседних комнат. Слышно было, как молится на ночь бабушка, как приговаривает что-то потом над уснувшей Мариной, перекладывая ее ближе к стене, как ложится рядом, и кровать, скрипя, угрузает под нею. А то прозванивал вдруг взрывной Таткин смех, это она просила, чтобы ее пощекотали. Попытка разгуляться заканчивалась всегда одинаково. Дядя Костя, спавший в коридорчике, грозно вопрошал:
