И тетя Ляля взяла ее за руку, отвезла на следующий день в Константинополь, где их по усердной дядиной рекомендации приняли в русский ресторан кельнершами. Врача и артистку.
Вставать теперь приходилось рано, возвращаться затемно, а иной раз и вовсе не возвращаться, когда была их очередь работать в ночное время. Ресторан не закрывался круглые сутки. Бабушке все это не нравилось, она часто говорила сыну:
— Уж ты, Костенька, присматривай, чтобы Лялю и Наденьку не обижали.
Но скоро за мамой и теткой некому стало присматривать. Дяде Косте подвернулась более выгодная работа. Он начал ходить с греческими рыбаками в море.
В середине лета наша семья пополнилась еще одним членом. Словно из небытия, посылкой по почте (честное слово, я не шучу) прислали из Финляндии к нам единственную дядину дочь Марину.
В начале гражданской войны жена дяди Кости Ольга Павловна гостила у родственников в Финляндии. Когда все началось, когда мир окончательно сошел с ума, бедная женщина, потеряв голову от беспокойства, кинулась искать средства попасть в Россию, но бабушки и тетушки уговорили ее оставить ребенка у них до полного выяснения обстоятельств. Она согласилась, уехала одна и пропала. Что с нею сталось, куда она исчезла, так никогда и не узнали. Скорее всего, погибла.
Из Турции дядя Костя писал в Финляндию, и милые родственники, не найдя ничего лучше, отправили пятилетнего ребенка с какой-то почтовой фирмой через Польшу и Румынию прямехонько в Константинополь, а уже оттуда — на Антигону.
И вот в жаркий полдень, когда жизнь на острове замирает, и все живое стремится уползти в тень, некий дядя приводит в наш дом девочку, чинно держа ее за ручку. Говорит по-французски, вежливо осведомляется, попал ли он по нужному адресу, просит бабушку поставить подпись под какими-то документами и, еще более вежливо попрощавшись, уходит.
Засунув палец в рот, что выражает у нее высшую степень удивления, одетая в одни трусики, с голым перемазанным пузом, Татка молча созерцает явившееся в наши пенаты диво. Мы с Петей стоим рядом. Петька в коротких штанишках с лямками, заросший, как деревенский мальчик, крутит большим пальцем босой ноги, словно хочет провертеть дыру в щелястой доске пола. Глаза его широко открыты, и рот он приоткрыл, позабыв о щербинке на месте выпавшего молочного зуба.
Мне, одетой в выцветший розовый сарафанчик, неудержимо хочется смеяться, но я не смею. Изо всех сил поджимаю губы и пытаюсь сообразить, кто это. Девочка томно поглядывает на нас. На ней длинное шерстяное платье, руки затянуты в кружевные перчатки-митенки. На голове белый капор с полями, на плечах белая кружевная пелерина с завязками помпончиками, у ног крохотный саквояж, к нему прислонен кружевной зонтик с оборочками.
