На улицах галицийских городов и городков появились в форме украинско-немецких полицаев верные сыны австрийских капралов и цугсфюреров. Достаточно было такому обмундированному живодёру поработать две недели во славу Гитлера, чтобы на его пальцах засверкали краденые перстни, а карманы отдулись от краденых денег. Эти подкулачники с таким же хладнокровием шантажировали свои жертвы, с каким на другой день они распарывали им штыками животы.
Они преспокойно открывали лавочки и кабаки, и их ни капли не волновало то, что карьера их построена на костях сотен тысяч ни в чём не повинных людей.
***
Националистический «Парнас» приобрёл, наконец, своего кормильца. Правда, кормилец этот был скупым, а если у него и открывалась калитка, то только ради таких конкретных благ, как горилка и девчата. За замысловатые стихи Городинского никто из них не дал бы и одного оккупационного злотого. Им нужно было утешение.
И мамелюки пера лезли из шкуры, чтобы удовлетворить требования этой сволочи. Для неё они создали так называемый «театр малых форм» — керницкие потели над скетчами, а дилетанты-актёры кривлялись до седьмого пота, чтобы только рассмешить мелких выскочек.
Лужницкий, некогда агент польской дифензивы, потом гестапо и по совместительству голова львовского союза мамелюков пера, придумывал для этой публики литературные цирки, ради пристойности названные «литературными судами», во время которых пассажиры фашистского пегаса с вывертами глупых клоунов взаимно потчевали себя оплеухами.
А делалось всё это странно, «по-европейски». Наодеколоненное, обмотанное наимоднейшими галстуками, напоминало сие бывших мелкоместечковых парикмахеров в день приезда столичного театра с знаменитыми актрисами. В этом случае театром был гитлеровский «Гран гиньоль», а его светилами обер- и унтерштурмфюреры, которые никогда не переставали и никогда не перестанут быть для мамелюков совершенством культуры и цивилизации. «Культуры и цивилизации» в интерпретации Смердяковых, которые привыкли видеть свет в вычищенных до блеска сапогах немецкого владельца их душ.
С момента захвата Украины немцами лексикон желтоблакитных литераторов обеднел вдруг на одно слово, которым они раньше жонглировали с ловкостью старых ярмарочных плутов. Имею в виду слово «Украина». Немецкий запрет? Разумеется, и это нас ничуть не удивляет, как не удивляет нас и то, что они с такой готовностью подчинились этому запрету. Украина — это ведь не только Днепр «седобородый» и поэтические хатки с подсолнухами перед окнами и добродушный, премудрый пасечник со столетним стажем. Это прежде всего люди, — настоящие живые люди Украины.
