Охотничьи тропы | страница 39

Глухарь испуганно выдернул голову из-под крыла, однако с места не сдвинулся. Факел начал гаснуть.

Дед проворно переменил бересту, и снова яркое пламя осветило ствол и глухаря на сучке. Он испуганно вертел головой, но не летел, ослепленный светом.

Мы стояли и не верили своим глазам.

В этот момент берданка деда тявкнула тонким дискантом, и глухарь камнем упал к нашим ногам.

— Непуганые у нас петухи-то, — сказал дед, меняя бересту.

Он взвалил глухаря на плечо, и мы пошли обратно к костру.

— Другой, пуганый, сорвется и лететь, — продолжал дед, — но, как курица, ночью со света взлетит и сразу о ствол или в сучья тыкается, хлопает, шумит, когда сядет, а когда упадет на землю — все равно не уйдет. И сколько я их прибил — страсть, и только один раз глухарь спал не у ствола, а на конце ветки. Этот поднялся и пошел над лесом, как только она осечку дала. Редко когда с первого раза разбивает пистон, проклятая, — досадливо закончил дед.

Мы были поражены. О такой охоте на глухарей не написано ни в одной книге.

Но вот мы у костра. Дед бросил убитого глухаря на землю и раздул огонь. Откуда-то из темноты вынырнула Муська, подошла, трясясь от холода мелкой дрожью, с равнодушием комнатной собачонки понюхала глухаря и свернулась около костра калачиком, спиной к огню. Она не бегала за дедом по лесу, а привыкла терпеливо ждать его у костра.

Через полчаса второй глухарь был брошен на землю около костра, рядом с первым.

— Ну, ребята, прощайте, мне пора, — сказал дед. — Заходите в городе, гостями будете. — И он назвал свой адрес. — Факел — это первое дело на глухаря. Мы тут век так охотимся, от дедов еще обучены, а то скажете же скакать под песню! Разве их утром убьешь? Он тогда каждый шорох слышит и от ствола дерева уходит на концы веток.

Мы простились с дедом и долго смотрели в темноту, откуда раздавались хруст хвороста и шлепанье сапог по лужам. Мы не жалели больше о том, что нам придется вернуться домой без выстрела.

Ночью загудел сосновый бор. Густой влажный ветер метался в нем до утра. А на заре дождевые облака набежали. И стало тихо; слышно было, как падали комья снега с ветвей.

Теплый дождь зашелестел по крыше леса и, не переставая, шел все утро, день и следующую ночь, тогда и умер снег.

Немощно-бледный лежал он в низинах. А на холмах задымился парок: земля там раскрывала глаза и дышала легко и радостно.

В глубине леса пучилось, глухо вздыхало моховое болото, окутанное туманом.