— Он не сиганул, а попал случайно, — возразил Витька, повторяя слова матери, — он слышал плохо и видел слабо, вот и не заметил.
— Ну да, ну да, конечно, — закивал головой дядя Миша. — Ты глянь там, не клюёт?
Часа через два, поймав несколько плотвичек и окуньков, они разошлись по домам.
— Рыбу бабке отдай, пускай сготовит, — сказал на прощанье дядя Миша.
Бабка равнодушно приняла рыбу и сразу начала чистить, ворча и вздыхая:
— Одним развлеченьице, а другим забота лишняя.
Остаток дня Витька провёл в размышлениях над дядимишиными словами. Так и не придя к какому-нибудь решению, утром он спросил бабку:
— А почему дядя Миша сказал, что папа сам под грузовик бросился?
— Конечно сам! — закричала в голос бабка, — Из-за вас с Лизкой я сыночка лишилась, из-за неё, стервы. Ему и так небо с овчинку от болей было, так она калеке ещё и младенца решила подкинуть для полного счастья.
Бабка ещё что-то кричала, но Витька уже не слушал. Забравшись на чердак, он весь день проревел в тёмном пыльном углу. Так в Витькину жизнь вошло первое потрясение. Уже смеркалось, когда он услышал негромкий голос дяди Миши:
— Дура ты, Пелагея, набитая, прости господи.
— Хромай, хромай, куда шел. Ишь, тоже мне, умник нашелся, — визгливо отбрехивалась бабка.
Когда наутро Витька вышел во двор, из-за кустов его окликнул дядя Миша:
— Петрович, рыбачить пойдёшь? Я тут тебе личную уду приготовил.
И они пошли в сторону озера: высокий одноногий мужик с самодельным костылём под мышкой и тощий лопоухий мальчик с удочками на плече.
Всё лето Витька провёл на озере. Рано утром они уплывали на какой-нибудь остров, удили и варили уху. Витька плавал — поначалу на мелководье, потом, сопровождаемый лодкой, и на глубину. Дядя Миша рассказывал о рыбах, их повадках и способах ловли, и Витька на всю жизнь пристрастился к этому удивительному времяпрепровождению.
Кончался август, и настал день отъезда. Дядя Миша пришел провожать Витьку на самый вокзал, крепко, как ровне, пожал руку, и одарил своей собственной удой со словами:
— Ну, речка, какая-никакая, у вас там имеется, значит и рыба должна водиться.
Потом вручил завернутую в полотенце, здоровенную свежесловленную щуку и туго набитый мешок из-под картошки, зашитый толстой суровой ниткой. Выдохнув сквозь горловой спазм: «Ну, будь счастлив, сынок, и никогда не браконьерь ни в жизни, ни в воде», пошел прочь, постукивая то протезом, то костылём по бетону перрона.
Витька забрался на верхнюю полку и долго беззвучно плакал, сам не зная причины.
