Виллоу уже накрыл на стол, а он, не нашедший ответа на мучившие его вопросы, все еще искал слова, которые смогли бы приободрить Барри. Джимми был уверен, что ужин пройдет в напряженном молчании. Однако ошибся — отвлекать Литтона от его грустных мыслей не пришлось. Когда дело дошло до кофе, Барри затянул канакские [2] песни, а Том, постукивая костяшками пальцев по столу, принялся отбивать ритм. Время от времени, вспоминая слова полузабытых песен, он подпевал другу голосом, напоминающим рык морского льва.
— Вижу, Барри, мой ужин пошел на пользу. У тебя сразу улучшилось настроение, — заметил Виллоу. — Ну-ка, Джимми, подлей ему еще кофе.
Просияв, мальчик выскочил из-за стола, кинулся к плите и вернулся с кофейником.
Наливая в чашку кофе, он с жалостью посмотрел на Литтона. Его лицо хотя все еще и было бледным, однако усталым, как до этого, уже не выглядело.
— Мне теперь гораздо лучше, — поделился юноша. — А все потому, что не надо больше думать о доме. Только хорошему человеку мысли о нем доставляют радость. Ты меня понял, Том?
— Барри, что с тобой творится? — удивился Виллоу. — Я не узнаю тебя, никогда не отказывающего нищему, всегда готового протянуть другим руку помощи, не боящегося трудностей, мало того, постоянно ищущего их, и вдруг…
— Остановись, Том, сделай одолжение, — оборвал его Литтон.
Его голос был таким странным, что Виллоу тут же умолк, словно получил приказ. У Джимми все внутри похолодело.
Между тем Барри закурил и как ни в чем не бывало, вновь затянул песню. Бывший моряк стал ему подпевать. Мальчик, с тревогой поглядывая то на одного, то на другого, окончательно пришел к выводу, что его старший друг в страшной беде.
Допев песню, Литтон поднялся из-за стола, подошел к висевшей на гвозде лампе и зажег ее. Затем снял лампу со стены и поставил ее на столик между плитой и раковиной.
— Это еще зачем? — удивился Том.
— Да так, хочу кое в чем убедиться, — мрачно буркнул Барри и, откинув оконную штору, накрыл ею лампу, чтобы свет от нее был виден на улице.
