Он понял, что стал собственностью крикливой старухи — подарок от сына, — и этим подарком старуха постоянно хвасталась. Она кричала на него больше, чем на других, очевидно желая произвести впечатление на соседей, чтобы они не забывали, какой у нее замечательный и щедрый сын. Старуха — этот отвратительный мешок костей и мяса — была властной, горделивой и к тому же неутомимой труженицей.
Пленник, который теперь считал себя лошадью, забывал подчас о своем положении и мысленно делал заметки обо всем, что видел, чтобы рассказать потом родным в Бостоне о своем чудовищном приключении. Он вернется героем и скажет: «Бабушка, позвольте мне подать вам шаль. Я привык оказывать подобные мелкие услуги другой леди примерно вашего возраста».
В типи, кроме старой карги и ее сына, жили две молодые женщины. Старшая из них, решил пленник, — жена индейца, который взял его в плен, младшая — сестра. Невестка старухи была самодовольна и избалована: будучи любимицей, она не очень-то утруждала себя работой. У младшей женщины (дочери старухи) были веселые любознательные глаза, их быстрый взгляд довольно часто останавливался на белом пленнике, считавшем себя лошадью.
Обе молодые женщины работали, только если их заставляла старуха; они постоянно старались улизнуть и заняться чем-нибудь поинтереснее. В селении затевались игры и шумные состязания, было много веселья и смеха. Но не для белого пленника, который начинал понимать, что такое одиночество.
Лето в этом году выдалось щедрое: большие стада бизонов в прериях, значит, вдоволь мяса, одежды и шкур для типи. У кроу было много лошадей. Племя процветало, люди были богаты и довольны. Если бы не постоянная погоня мужчин за славой, людей в племени было бы значительно больше, думал пленник. Воины буквально рвались навстречу смерти, а когда кто-нибудь из них погибал, все племя погружалось в скорбь и взывало к своим богам об отмщении.
Все лето пленник был лошадью, послушно неся свое бремя, старательно и терпеливо. Он постоянно напоминал себе, что должен быть покладистее других лошадей, так как не может пустить в ход ни копыта, ни зубы. Помогая старухе навьючивать лошадей для перекочевки, он говорил: «Тпру, братец, тебе же лучше, если не противишься!» Большие глаза лошади смотрели понимающе, и ему становилось легче — ведь никто другой его не понимал. Но и среди лошадей он не чувствовал себя равным. Убежав, лошади могли сами позаботиться о себе, он же, вырвавшись на волю, попросту умер бы от голода и холода. Он завидовал даже лошадям!
