В 91-м роза отыгралась. Трещина расширилась, оттуда полезло множество побегов. Гибких, жестких, твёрдых, как проволока. Секатор брал их с трудом. А следом, быстро оттесняя розу, из трещины нагло, как хозяин, вылезла «вонючка» – айлант. Это уже был конец. «Фронт» прорвало, «отступающие части» покатились назад. Ничего не сделать, дай Бог, сохранить лицо. А оно ещё есть – лицо?
– Сволочь! – сквозь зубы прорычал Игорь, кромсая секатором айлант. – Сволочи! Ну что вам всем надо? Почему не оставите нас в покое? Сволочи!
– Что? – повернула голову Ира. – Ты кому, Игорь?
– Розе. И этим… «вонючке».
Ира локтём убрала со лба чёлку, на лице проступила тревога. Игорь изобразил поцелуй, закатил глаза, протянул руки и шумно задышал. Ира быстро оглянулась на отца, покрутила пальцем у виска. Улыбнулась. Тревога отступила. Хоть так…
– Ты бы потише…
Потише… Конечно. Тихо-тихо, как мышь. Скрыться, сделаться незаметными, невидимыми. Застыть. Теперь только так. Неизвестно, поможет ли, но только так. Ради тебя, любимая. Ради сына. А, хрень какая – надо быть честным – и ради себя тоже. Инстинкт, блин, самосохранения. Гадство.
Они тоже вышли из автобуса в приподнятом настроении. Странноватое состояние для кладбища, но теперь почти всё странно, если вдуматься. Лучше не вдумываться. Хотя, почему странное? Несмотря ни на что всё-таки решились приехать на могилы предков. Таких же смельчаков – или идиотов – оказалось не так уж мало. Нас, оказывается, вообще, ещё довольно много в городе – тех, кто не уехал. Это приятно. Приятно, что ты не один такой идиот? А хоть бы и так. Так что ничего странного. И вообще, если тебе что-нибудь ещё кажется странным – значит, ты жив. Пока.
Люди оглядывались по сторонам, набирали воду. Опять осматривались, мужчины закуривали. Никому не хотелось уходить. Хотелось остаться здесь, где, оказывается, так привычно и безопасно. Кажется безопасно.
Но идти было надо, и люди расходились. И исчезали. Пока не навсегда.
Игорь тоже набрал воды. Можно было и не набирать: воду они принесли с собой. Целую канистру. Но это не то. Постоять в очереди, переброситься парой ничего не значащих слов с незнакомыми, но ставшими внезапно такими близкими, людьми. Подойти к знакомому с детства крану, поставить канистру под тугую струю. С деланным неудовольствием стряхнуть брызги с джинс. Как это всё знакомо, как обычно. Обыденно. Как раньше.
Он поставил похолодевшую канистру в сумку, торопливо затянулся. Пора идти. Сначала сюда, совсем рядом. Большой обелиск, золочённые буквы на чёрном граните: «Инженерам-нефтепереработчикам, героически…» Обелиск общий, могилы раздельные. Четыре могильных плиты из серого мрамора, короткие надписи, даты. На двух плитах из четырёх свежие цветы. У Славика тоже. Кто-то ещё помнит.
