В полночь, Джек, небо синее, как наливной инжир,
И густое,
Густющее, словно вишневый джем.
Ночь, по полочкам звездочки разложив,
Наливается теплым джином в пустой фужер.
После двух, Джек, мне нравится слушать джаз,
Разбирать мир от башен до самых гнилых пружин.
Люди дремлют в объятиях старых цветных пижам.
Я шепчу: \'\'Расскажите, что снится вам, расскажи…\'\'
Сквозь оконную раму дым вьется седым ужом.
Раскрывая окно, разрушаю его ажур.
Воздух свеж, аж колюч, впрочем, даже почти ежов.
Звезды выглядят снизу, как сладкий в горсти кунжут.
Под окном у меня, Джек, щетинится старый Джим.
Он оранжевый весь. Он, как солнце. Еще рыжей.
Он сидит до рассвета и пристально сторожит
Наши вещие сны, наши выдохи. Он блажен.
Под прицелом луны мысли движутся, словно жук,
Совершая полет и такой баджи-джамп/прыжок,
Что я вряд ли когда-нибудь это изображу,
Разве только тогда, когда перерожусь стрижом.
Ты есть ты. Я есть я. И нам незачем подражать.
Мир устал и уснул. Он широк и непостижим.
Ты сопишь, Джек, легонько подушку рукой прижав.
И мне хочется…
Хочется просто жить!
Осень приходит в бедро целовать словами.
Джимми, давай-ка забудем, как нас сломали.
Джимми, давай-ка забудем, как те и эти
В нас с тобой умерли люди, погибли дети.
Как не хватило ни веры, ни сна, ни сил нам.
Как было солоно, как было больно сильно,
Когда в этой чертовой жизненной хирургии
Отрезались самые близкие и самые дорогие.
Джимми, давай не думать, что, может, завтра,
Нам распахнутся жуткие «двери» Сартра,
Или о том, что нас могут пометить чеково
В самой шестой и ужасной палате Чехова.
Как заставляют стонать нас, скулить и корчиться
Филипы Моррисы, Праймы, Рогани, Хортицы.
Как нас смертельно заботливо усмирили
Теми продуктами дьявольской индустрии.
Джимми, а с нами Бог неизбежно был (ли?)
Джимми, давай припомним, что мы забыли:
Брось забывать любить и любить забыться!
Будем менять манеры, привычки, быт сам.
Джимми, куда ведь дальше, под нами днище.
Видишь, у нас с тобой силы на тыщи нищих?
Молчи словами, разговаривай лишь касаниями.
Руками не думай, пускай решают сами они.
К черту одежды, замаскированные под Прада.
Только обнаженному телу известна правда.
Как-то непринужденно, небрежно, просто мы
Станем наэлектризованными, как простыни.
Будем купаться в дайкири любовных стонов.
Осень замрет от страха, как будто сто нас.
Станем единым целым, сойдясь чужими.
Осень уходит прочь, замечаешь, Джимми?
