— Приведи сюда посланника!..
Сборщик пожертвований спал в заезжем доме, и Гринему пришлось его будить. Было очень рано, в небе еще стояли звезды. Шел снег, мелкий, сухой, как соль, ветер горстями бросал его в лицо. Реб Бинуш натянул шубу и вышел на улицу встретить посланника. Раввин поднял бобровый воротник, спрятал руки в рукава. От холода он переминался с ноги на ногу, крутился на месте. И вот среди сугробов, как среди барханов пустыни, показалась облепленная снегом фигура. Дорога то вздымала ее, то скрывала, затем фигура появлялась снова, будто плыла по волнам. Реб Бинуш поднял глаза к светлеющему небу:
— Господи, помоги!
Никто так никогда и не узнал, что говорил реб Бинуш, что отвечал ему посланник. Узнали только одно: в то же утро, ни с кем не простившись, сборщик пожертвований уехал на тех санях, на которых прибыл. День уже был в разгаре, когда прошел слух, что посланник исчез. Гринем сам рассказал об этом в синагоге, будто по простоте душевной, но хитро улыбаясь и щуря глаз. Реб Мордхе-Йосеф, который, как обычно, пришел на рассвете и сидел в углу, изучая «Сейфер-Йециро»[17], смертельно побледнел. Он сразу смекнул, чьих рук это дело, и его волосатые ноздри раздулись от гнева.
— Евреи, это все Бинуш! — закричал он и поднял костыль, будто хотел кого-то ударить. — Это Бинуш его прогнал!..
Реб Мордхе-Йосеф был давним недругом раввина. Он ненавидел реб Бинуша за ученость, завидовал его известности и никогда не упускал случая сказать о нем что-нибудь плохое. При каждой ссоре перед Пейсахом он подначивал народ перебить реб Бинушу стекла, кричал, что раввин думает только о себе, а до города ему дела нет. Но больше всего реб Мордхе-Йосефа злило, что раввин запрещает изучать каббалу, и он всегда называл его просто по имени, без слова «реб». Сейчас Мордхе-Йосеф стучал кулаком по столу, разжигая пламя ссоры.
— Бинуш ни во что не верит! — кричал он. — Злодей среди народа Израиля!
Один из прихожан, человек раввина, подбежал к Мордхе-Йосефу и отвесил ему две затрещины. У того потекла кровь из носа. Молодые повскакивали с мест, хватая пояса. Кантор стучал по столу, пытаясь навести порядок, но никто не обращал на него внимания. Молитва была прервана. Евреи с филактериями на головах, с широкими кожаными ремнями, намотанными на руку, заговорили все разом. Высокий, почти до потолка, черноволосый человек с редкой бородкой раскачивался, как дерево на ветру, и кричал:
— Что делается! Кровь в синагоге!
