Вот и его дом. Парадная дверь открыта. Тускло светит у входа лампочка. Сосед со второго этажа, управляющий какого-то магазина, разговаривает у двери со своей женой. Повар и служанка снуют взад-вперед.
— Наверняка опять бомбили Чэнду, — поздоровавшись, радостно, словно приятную новость, сообщил Фан.
Он через силу ответил и поспешил в дом. Миновал длинный узкий коридор, быстро поднялся на третий этаж и увидел, что дверь комнаты заперта. «Еще рано», — подумал он, утешая себя. Они не могли еще вернуться. Он постоял перед дверью. Кто-то поднимался наверх. Это были служащий господин Чжан и его жена, соседи. Чжан нес на руках спящего малыша и, приветливо улыбаясь, спросил:
— Ваша мать вернулась?
— Не знаю, я только что пришел.
Сосед не стал допытываться, и они с женой направились к себе. Жена соседа была в старом, выцветшем пальто, изрядно поношенном. Всегда добрая и приветливая, с правильными чертами бледного, худого лица, она в свои двадцать шесть лет выглядела довольно привлекательной, хотя на лбу уже обозначились морщины. Женщина поздоровалась с ним и, повернув ключ в замке, что-то тихо сказала мужу. Они вошли в комнату, прижавшись друг к другу. Он проводил их завистливым взглядом.
Затем посмотрел на лестницу и заволновался: «Почему они еще не вернулись?» Он забыл, что после отбоя мать всегда приходила позже других. Со здоровьем у нее было неважно, ходила она медленно и если по сигналу тревоги торопилась, то обратно шла не спеша. Возвратившись домой, садилась в плетеное кресло в его комнате и несколько минут отдыхала. Жена была рядом. А сейчас?
Он поспешил вниз, надеясь увидеть мать, а может быть, и жену, добежал до парадной двери, выглянул на улицу, но матери не увидел. Напротив закусочной он заметил двух женщин, они приближались к нему. Та, что повыше, в синем пальто, походила на его жену, пониже, в темном халате, напоминала мать. Наверняка они! Он заулыбался и пошел навстречу. Сердце его взволнованно билось. Но оказалось, что это мужчина и женщина. Старика он и принял за мать.
Он даже остановился. Надо же так ошибиться! Ведь ни малейшего сходства. Я слишком взволнован. Могу наговорить глупостей, как только увижу их. Нет, пожалуй, ничего не скажу. Не смогу. Я ни в чем не виноват. Я не должен молчать. Но от радости могу растеряться. А почему, собственно, я должен теряться? Я, кажется, действительно ничтожество! Мысли путались. Он был сам с собой не в ладу, но ничего не мог сделать. Кто-то окликнул его:
