Чтобы не встречаться глазами с Миклошем, он отвернулся и стал снова осматривать зал. Стол, за которым вчера сидел Руперт, был пуст. Судя по скомканной салфетке, блондинка уже успела позавтракать. За соседним столом гурман-ассириец с отвращением ковырялся ложкой в овсяной каше. Поодаль ожесточенно спорили о чем-то двое подозрительного вида субъектов. Рыжий турок в феске с кисточкой плотоядно строил глазки флегматичной толстухе.
— Вам никогда не казалось странным, — Иван повернулся к Миклошу, — что мы с вами видимся только здесь, в столовой?
— Я полагал, что вы сами этого хотите.
— А кого-нибудь из них, — Иван качнул головой на соседние столы, — вы встречали вне столовой?
— Нет.
— Ия нет. Но вчера у вас было исключение, Миклош.
— Что вы имеете в виду?
— Руперта.
— Кого-кого?
— Типа, который чихнул на свою соседку. Вчера за ужином. Был он у вас?
— Да, — спокойно кивнул венгр.
— И вы беседовали обо мне?
— Нет, Иштван. Беседы не было. Была попытка, но я ее отклонил.
— Почему, если не секрет?
— Не имею привычки беседовать о друзьях с незнакомыми людьми! — рассердился Миклош. — У вас есть еще вопросы ко мне?
— Нет, — мотнул головой Иван.
— Тогда, может быть, объясните мне, что все это значит?
Иван понимал, что ведет себя как последний кретин. Ему страшно хотелось рассказать о вчерашнем визите Руперта. Извиниться перед Миклошем. Но что-то его сдерживало. Он и сам не знал что.
Миклош допил сок, прикоснулся к губам салфеткой и аккуратно положил ее рядом с прибором. Наблюдавший за ними итальянец тоже промокнул губы салфеткой.
— Синьор Джордано. — Ивана Миклош подчеркнуто не замечал. — Хотите подышать свежим воздухом?
— Разумеется, — поспешно откликнулся итальянец. — С удовольствием составлю вам компанию.
— До свидания, — обронил Миклош, поднимаясь из-за стола.
— Ариведерчи! — вежливо попрощался монах.
Глядя, как они, переговариваясь, идут к выходу, Иван ощутил почти физическую боль утраты чего-то бесконечно родного и близкого. Он знал, что ждет их за дверью: растерянность, страх, мучительное ощущение одиночества и собственного бессилия, но не мог ни помочь им, ни даже окликнуть. Достал папиросы, закурил, жадно втягивая в себя обжигающие гортань струйки дыма.
Коридору не было конца. Если верить наручному хронометру, Иван шел уже больше трех часов. Шел не останавливаясь, размеренным спортивным шагом, а прямой, как стрела, коридор по-прежнему тянулся вдаль: безликий и изнуряюще монотонный. Менялись только цифры на дверных табличках: вначале двухзначные, потом трех-, четырех-, а теперь пошли уже пятизначные номера — четные слева, нечетные справа.
