Иных названий детству не ищу,
Иных страниц так сказочно раздолье,
Что я сегодня милый долг плачу
Лесистой благодати Подмосковья.
Подумать только — это тут возник
Тот легкий сплав из мысли и пространства,
Тот травянистый, ласковый дневник,
Двойник души, с которым не расстаться.
Там слышится застенчивый, как вздох,
Как шелест перевернутой страницы,
Волоколамск в полете поездов,
Там Истра недодуманная снится.
Все, чем живем, что знаем, что велим
Себе до смерти вспоминать в разлуках,
Вместилось в Новый Иерусалим,
В еловый шорох и в зеленый купол.
Мы скажем: память, скажем: род, семья,
Минувший век, лирические узы,
Портретный век, он весь про те края,
В нем ровный гул моих лесов под Рузой.
Колесный шум, тележный шум страды,
Ушедших лиц, страстей старинных тени.
Сосновый шум, заросшие пруды,
Ветшающие церкви и именья.
Что мне поделать? Я-то ведь из тех,
Что мифы ткут и явь читают в мифах.
Гляжу на камень выщербленных стен,
На темную иконную олифу.
Век миротворец. Золотой разлив
Того, что нынче стало безымянным,
Скульптурный быт, до боли тонкий лик,
Прохладный, как лесистая поляна.
Такая трепетная акварель
В иной аллее вдруг возьмет за горло,
И кажется, что нет любви острей,
Чем наша боль по этим дням просторным.
Деревья эти музыкой гласят
О веке том, который государил;
Я прошлое возделывал, как сад,
А в настоящем был, как столб, бездарен.
Я эти виды видывал во сне,
Я открывал их в мраморе и слове…
Спокойно спит у памяти на дне
Зеленая гробница Подмосковья.
