Синим движеньем строки наполнять молодые тетради,
Мерить шагами тропу, верить изгибу ствола,
И наблюдать облака и по-птичьи сидеть на ограде,
Вечером пить молоко возле простого стола.
Я не останусь в долгу перед иволгой этой и ульем,
Буду купаться, гулять, спать при открытом окне,
С вечера влажный балкон сосчитает плетёные стулья,
И налетит мошкара роем на лампу ко мне.
Клетка моя — наверху, и окошко моё — над карнизом:
Снизу слышны голоса двух полукруглых террас,
Слышно, как плещется чай под фарфоровой рокот сервиза
И наполняется тишь ласковым кружевом фраз.
После обеда в июле — как в рощу зашедшее стадо —
Там белобрысый пастух лёг под берёзу вздремнуть,
На развороте листа заснула моя Илиада,
И позабыло перо долгий гекзаметр загнуть.
В те баснословные дни, когда измеряли покосом,
Синью возможной грозы, квасом и осами день,
В те необъятные дни не лгали тележные оси
Скрипом гружёных возов вторя заботам людей.
Те вечера в колпаках светились, как память чужая —
Наши — окрошка и лёд, наш золотистый балкон,
Наш неописанный рай, куда налегке приезжали
И через лес прошагав, видели свет из окон.
Нынче и вспомнить нелепо, как те вечера мемуарны —
